20.11.07
Ниспровергнуть авторитет легче, чем его завоевать
Как выяснилось на днях на заседании «Философского клуба на Петровке», посвященном 85-летию выдающегося российского философа Александра Зиновьева (1922-2006), философии в России нет. Как таковой. Философы вот есть, а философии – увы. Среди российских философов издавна принято отрицать не то чтобы какую-то значимость, но и сам факт существования такого явления, как русская философия. Это стало чем-то вроде хорошего тона. В самом деле, что это за философия такая, которая все увлекалась религиозными воззрениями и в эпоху французского просвещения смахивала в лучшем случае на стихийный протест, причем отчего-то совсем не тех социальных слоев, каких положено? А в период классических, стройных и ясных немецких систем данная, с позволения сказать, философия была увлечена всем чем угодно, кроме строительства тех же систем на свой манер. Вот и нынче в зияющих пустотах французского пост- и даже, по некоторым данным, постпостмодернизма, отечественная философия настырно придерживается плодотворной тактики «кто в лес, кто по дрова».
ФИЛОСОФСКИЕ АВТОРАРИТЕТЫ
Действительно, философские факультеты крупнейших университетов и Институт философии РАН так утвердились в своих академических стандартах не столько философствования, сколько истории философии, что их деятельность, достижения и открытия мало кого интересуют за пределами этих почтенных институций. Одна из причин происходящего была озвучена известным публицистом Виктором Милитаревым – у философии и философских книг, сказал он, сегодня мало читателей. Их меньше, чем у художественной литературы или нон-фикшна, их меньше, чем поклонников давно уже не научной фантастики, меньше, чем тех, кто следит за политическим и политологическим дискурсом. Но почему? Может быть, сама философия становилась все более герметична в процессе, так сказать, отделения наук от нее как от некоего общего корня, пока не превратилась в историю мало кому важных последовательно сменяющихся заблуждений? А возможно, способность воспринимать философский труд требует столь значительной подготовки, что «для собственного удовольствия» этим навыком овладеет редкая птица. В этих условиях по-особенному оказываются важны небольшие кружки читателей и практиков философии, которые понимают, каким мощным инструментом в действительности может стать философская система, воззрение, а иногда лишь единственный тезис. Какое неотразимое взаимовлияние философия и общество способны оказать (и оказывают) друг на друга в политической, социальной, экономической, культурной, религиозной сферах жизни общества. Ведь еще никто не опроверг положение Маркса и Энгельса: «Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание». В редуцированной форме принцип частенько цитируется следующим образом: «Бытие определяет сознание». И это гораздо лучше, чем знаменитый перевертыш «казнить нельзя помиловать», потому что смысл меняется на противоположный вообще без применения запятой, с помощью одной интонации.
Такие кружки философствующих читателей производят «нечто невозможное в философском сообществе», по выражению Милитарева – «не только обмен криками токующих тетеревов», но и обмен репликами после, с позволения продолжить эту метафору, токования.
На круглом столе философы постарше – Виктор Милитарев, Михаил Денисов, Сергей Роганов и молодые философы Михаил Бойко и Алексей Нилогов в целом сошлись в признании выдающихся заслуг Александра Зиновьева перед русской, а также и западной философией (последней, впрочем, он стал известен незаслуженно мало и вообще несвоевременно, позже, чем хотелось бы). К вкладам Зиновьева в развитие мировой философской мысли причислены «метод восхождения от абстрактного к конкретному у Маркса», «комплексная логика» и «логическая социология».
Стоит добавить: вероятно, всем известны такие мощные и, что немаловажно, интуитивно понятные зиновьевские метафоры, как «человейник», «теплая война», «пигмеизация», «западоиды», «западнизм», homo soveticus и многие другие, которые уже вошли в плоть и кровь социологии, лингвистики, герменевтики и многих других научных дисциплин. Одного этого уже достаточно, чтобы понять, мыслитель какого масштаба был нашим современником. Однако после юбилейного признания заслуг выяснилось, что философы настроены в отношении Зиновьева короедски. В качестве недостатков системы философствования Зиновьева указывается пристрастность автора при провозглашении непредвзятости, обилие оценок при том, что Зиновьев настаивает на безоценочности своих суждений. И, наконец, порицается многочисленности его трудов при том, что Зиновьев ругал предшественников именно за огромные и нечитабельные книги. Критика сопровождается знаменательной оговоркой: «При жизни Зиновьева, памятуя о его тяжелой личной и творческой судьбе, об этом говорить не хотелось. Сейчас, когда после его смерти прошло уже достаточно много времени, можно позволить себе объективность оценок».
«ОБЪЕКТИВНОСТЬ ОЦЕНОК»
Если вынести за скобки парадоксальность самого словосочетания «объективность оценки», которое в качестве общеупотребимого редко подвергается деконструкции, а ведь содержит в себе серьезное противоречие – оценка подразумевает субъективность, – в остатке, вероятно, содержится следующее. Зиновьев и по объему, и по содержанию своих работ еще толком не прочтен даже отечественными философами, а потому подводить действительные итоги его деятельности рано. Времени для отстранения прошло вовсе не достаточно – об этом свидетельствует чересчур напряженная в эмоциональном смысле тональность разговора о Зиновьеве. Пожалуй, в той или иной мере верным представляется лишь суждение, что никто, кроме Зиновьева, сегодня не играет роль красной тряпки – универсального раздражителя для оголодавшего на чахлых информационных полях белого бычка современной философии.
* * *
ДОСЛОВНО Сергей Роганов, специалист по феноменологии смерти, сотрудник Института Философии:
– Не столько Зиновьев и его философия выступают сегодня демаркационной линией, по отношению к которой определяются современные философы, сколько сама его личность. Логически критиковать положения Зиновьева бессмысленно – речь идет о его судьбе. Мне интересна его жизнь – жизнь как поступок. Интерес к 85-летию Зиновьева, к его творческому наследию, во многом спровоцирован молодыми людьми.
Российская философия очень разделена – поколения советских философов вычеркнуты из контекста современной культуры не только в России, но и в Европе. Даже всеми уважаемый Валерий Подорога говорит о своей невостребованности в своих интервью.
Я выступал в Вашингтонском университете в 2005 году, а еще через полгода – в Тюбингене, в Германии, с лекцией «Достоевский и современный вызов биоэтики». Для американцев Достоевский – это мыслитель номер один, для студентов из Мичигана «Записки из подполья» – вот философия. У немцев отношение настороженное: они воспитаны на понимании философии в традициях немецкой классики – Кант, Гегель.
Когда говорят, что в России нет философии, подразумевают: Россия проспала и не смогла участвовать в обширных комментариях постмодернистской культуры. Но поступками Россия всю эту деконструкцию ценностей Просвещения произвела таким образом, что другим и не снилось.
В.Орлова
* * *
Алексей Нилогов:
Кто сегодня делает философию в России
(именно так, без вопросительного знака) называется амбициозный проект недавнего выпускника философского факультета Алексея Нилогова. Одноименная объемистая книга (М.: Поколение, 2007) содержит интервью и философские манифесты наиболее ярких, на взгляд составителя, современных философов, включая, разумеется, его самого. Это своеобразная «Фабрика звезд», желающая представить читателю философов, вытащив их из академических кабинетов в более широкий контекст. С той разницей, что телевизионная «Фабрика звезд» нацелена на обнаружение «молодых талантов», а Алексей Нилогов (род. 1981) едва ли не моложе всех прочих фигурантов проекта.
Первый том книги «Кто сегодня делает философию в России?» представляет собой собрание философских манифестов и бесед с современными русскими философами. Рассматриваемые в книге мыслители являются не только представителями разных специальностей и дисциплин, начиная от логики, этики и онтологии и заканчивая политологией, психологией и искусствоведением, но и выражают различные, подчас конфликтные, общественные, религиозные и экзистенциальные взгляды.
Издание осуществляется в рамках проекта «Современная русская философия» как обсервационная площадка, с которой можно обозреть состояние русской философии наших дней.
Книга предназначена для философов и всех интересующихся русской философией.
Об авторе:
Алексей Сергеевич Нилогов (род. 16.07.1981, Черногорск, Хакасия) – современный русский философ антиязыка, литературовед, языковед. Автор таких книг по филологии, как «Система тестовых заданий по дисциплине «Историческая фонемология цепи славянских языков, связанных отношениями «предок – потомок», от праиндо¬европейского в лице его протославянского диалекта до русского» (Абакан, 2003), «Языковеды мира: краткий биобиблиографический справочник-указатель» (Абакан, 2003), «Сборник-задачник по “Слову о полку Игореве”» (Абакан, 2004). Книга «Сплошной ressentiment (тенью странника)» (Абакан, 2004) посвящена дескрипции небытия и соответствующей ей методологии антиязыка. Антиязык в узком смысле (анти)слова – это совокупность классов антислов, номинирующих референты, которые нельзя поименовать с помощью естественного языка. Антиязык можно сравнить с подводной частью айсберга, являющейся условием существования его надводной части – наличного языка.
ЧТО ТАКОЕ СОВРЕМЕННАЯ ФИЛОСОФИЯ?
Да погибнет мир, да будет философия, да будет философ, да буду я![1]
Что представляет собой современная русская философия? Какие имена на слуху, а какие неоправданно забыты? Какие вопросы формулируют? Какие ответы пытаются дать на них?
Прежде чем приступить к такому провокативному жанру, как история современной русской философии, необходимо, как советует А. М. Пятигорский, расчистить смотровую площадку, создав обсервационное проблемное поле. Наиболее объективным критерием в определении философа может служить наличие у него собственно философского текста, в котором предложена авторская концепция.
Проект «Современная русская философия», в рамках которого выходит данное издание, призван выполнить роль «застрельщика» философских дискуссий в стране. Если хотите – стать прообразом гуманитарного «манхэттенского» проекта, автором которого является О. А. Матвейчев, рассчитывающий на новый русский философский «-изм».
Книга «Кто сегодня делает философию в России?» ставит акцент на слове «делает». Деланье философии – это наиболее оптимальная метафора современного состояния мировой философии. Современный русский философ Ф. И. Гиренок говорит: «Философия всегда имела локальную размерность. Скажем, в Индии никакой философии в греческом смысле не было. Там были другие условия мышления, по-иному настроенные интеллекты. Поэтому многое из того, что происходило в Европе, не имело соответствия в Китае и Индии, и наоборот. Поэтому наука, например, возникла в Греции, а не в Китае.
Говорить о средневековой философии как о продолжении греческой можно лишь с большой натяжкой. Тогда началась репрессия идеологии по отношению к философии. У средневековых философов было много интересных интеллектуальных ходов. Но они были и у Лао-цзы. Это не была философия в смысле интеллектуальной программы, запущенной древними греками. Тысячу лет мы имели дело с симулякром философии, культурно принятым, усвоенным. А далее последовала так называемая научная философия, то есть репрессия науки по отношению к философии. И опять здесь проблема. Философия стала принимать странный, вывернутый вид, маскируясь под науку. И мы опять получили симулякр.
И вот, только совсем недавно философия и, как ни странно, в связи с постмодернизмом пытается подать свой голос независимо от науки и религии. И тут обнаруживается её литературный характер. Об этом говорил Батай. Но ведь русская философия изначально была литературой! Ещё в XIX веке Достоевским – до Батая, до Ницше – этот философский проект был реализован. Да так реализован, что его интеллектуального ресурса хватит на многие столетия. Только мы относились к нему, как к литературе, забывая, что наша литература – это философия. Конечно, у нас была специальная философская литература. Но самые крупные русские философы – это литераторы. Самарин – это литератор, Хомяков – литератор, Киреевский – литератор. Как они пишут! Чего стоит язык Флоренского! Понимаете? Откройте «Столп и утверждение истины»…».
Поскольку интерес к философии в настоящее время необычайно высок, постольку труднее всего отбиваться от недальновидных попыток по дискредитации философии. Особенно кощунственно в этих попытках выглядит соблазн отменить русскую философию, самобытность которой всякий раз становится нефилософским камнем преткновения среди культуртрегеров всевозможных мастей. В чаду своих усилий они отказывают русскому народу в праве на философию, отмечая при этом, что русские ещё не доросли и вряд ли когда-нибудь дорастут до постановки собственно философских вопросов. Отвлекая внимание на универсальный, а не локальный, статус философии, эрузиты[2] упускают из виду то, что русская философия – это, прежде всего, философия на русском языке, – одном из международных языков. Русский язык как философский язык ничем не уступает другим национальным языкам философии, интернациональность которой может быть суммирована в дерридианском понятии прото-письма. Современный русский язык является таким же индоевропейским языком, как и английский, немецкий, французский, древнегреческий, латынь.
Нет никаких серьёзных оснований относиться к философии как к этимологософствованию (жонглирование смыслами посредством этимологий философских терминов), получившему своё вульгарное распространение после работ М. Хайдеггера. По сути: ни универсальность, ни локальность не могут отличать философию как Философию, чья философичность может полагаться в качестве подлинной Истории Философии. Для более тонкой характеристики статуса той или иной философии воспользуемся удачным термином «глокальность», предложенном М. Н. Эпштейном. Глокальный статус философии гармонично сочетает в себе универсальность и локальность, центр и периферию, вечность и повседневность.
Хотелось бы оставить в глубоком одиночестве наветы на русскую философию, нередко цепляющиеся за имя русского философа-феноменолога Г. Г. Шпета – автора «Очерка развития русской философии». Труд Шпета – уникальный источник по истории русской философии. Ни в одной национальной философской историографии ему нет аналогов. Однако казус Шпета заключается в том, что в историографии русской философии его очерк остался неуслышанным. Такое положение дел будет продолжаться до тех пор, пока, по словам Н. В. Мотрошиловой, существует местная культурная политика, которая не воспринимает русскую философию как национальный приоритет. Вполне понятно, почему имя Шпета используют в качестве жупела для дискредитации русской философии. Фамилия «Шпет» – не русская, а немецкая, рассчитанная на наукообразную философию – гносеологический атавизм Нового времени. Прискорбно отмечать, что фигура Густава Густавовича[3], сочинявшего свои произведения именно на русском языке, стала почти что карикатурной в истории русской философии. Ещё раз подчеркнём: без хорошего знания того или иного национального языка, вход в философию закрыт. Как показал опыт философии языка XX века, достаточное количество философских проблем обременено языковым фактором. Философствовать можно на любом естественном человеческом языке, игнорируя непереводимость в статистическую погрешность.
Русской философии, а в особенности её современному изводу, требуется сразу несколько исследователей, сопоставимых с критическим уровнем Шпета. Нам позарез не хватает публичной философской жизни. Новый русский философский ренессанс – не голый пафос или выпускание метафизического пара, а насущная задача для формирования в России гражданского общества. Время русской интеллигенции – в махровом прошлом. Её исторический багаж – «ностальжырия». Русский писатель – по преимуществу не интеллектуал (М. К. Рыклин). На смену интеллигенции должно прийти племя интеллектуалов, способное вместо интеллигентской «крытики» предложить конструктивную критику русской культуры. Отличным подспорьем для современных русских философов могло бы стать учреждение философских премий. Наиболее радикальное решение предложено современным русским политологом О. А. Матвейчевым: «Я не за то, как это можно встретить сейчас сплошь и рядом, чтобы «у народа была своя философия», я за то, чтобы, если можно так выразиться, «у философии был народ». Если быть ещё более точным, каждый народ должен завоёвывать себе место в истории Бытия и в мыслящей и отвечающей Бытию философии. Причём он должен тратить на это силы как народ, одиночка такое место не завоюет. В его последнем рывке сконцентрирована вся мощь народа, его усилия, все его прежние инвестиции. Поэтому философы, пророки и поэты – сыны народа, но в то же время они уже и не принадлежат народу, их народ принадлежит им, поскольку он исполняет, как подданный, тот приказ, который философ, пророк, святой, поэт сами в свою очередь, почерпнули из над-народной, ино-родной сферы. Не философия выражает бытие народа, а народ выражает философское Бытие, если такой счастливый великий миг (по историческим масштабам – эпоха) ему удаётся. Чтобы было более понятно, то я скажу, что будь моя воля, то я бы тратил на философское образование не меньше, чем на оборону. Я бы посадил всех зеков в одиночки и вместо ненужного труда заставлял бы их прочитывать по 50 философских первоисточников в год, а весь стабилизационный фонд пустил бы на переводы и издания философских книг, которые бы продавались в каждом ларьке как водка. И так далее. Что бы это дало? Не знаю, что в социальном, экономическом и политическом плане, но знаю, что это усилие дало бы, возможно, несколько великих философов через сколько-то лет, а эти философы изменили бы облик и Земли, и истории, создали бы мир, в котором, может, уже бы и не было места ни социальному, ни экономике, ни политике. И такой подвиг, такой поворот – это лучшее, что может случиться в судьбе народа. Раз уж все народы смертны, то смерть со славой лучше, чем смерть от обжорства гамбургерами, тем более что даже это нам не грозит, скорее уж – издыхание от голода, холода, трудов, военных тягот, мягкого и жёсткого геноцида, ассимиляции другими пассионариями».
Если кому-то хочется поиграть в бранные метафоры, то всю историю русской философию можно разделить на несколько этапов – «золотой век», связанный с именами «славянофилов» и «западников» и упёршийся в фигуру В. С. Соловьёва, затем «серебряный век», захвативший философию русского зарубежья, после «бронзовый век» советской философии, ядром которой выступила идеология марксизма-ленинизма, и, наконец, наше время «железного века», погрязшее в фундаментальной разобщённости философий.
Обоснование такого жанра, как «история современной русской философии», предпринятое в рамках проекта, позволит поставить под фундаментальное подозрение как литературоцентристский, так и православно-религиозный статус русской философии. Если прежде мы могли экспортировать на Запад философию à la достоевщина и à la толстовство, а также философию à la фофудья, то теперь настала пора заявить о себе конкурентоспособной философией – философией par excellence.
[1] Pereat mundus, fiat philosophia, fiat pholosophus, fiam!.. (лат.)
[2] Неологизм Ф. И. Гиренка, образованный от соединения слов эрудит и паразит.
[3] А также: Густав Иванович, Густав Болеславович.
А. С. Нилогов
Источник: «Московские новости», KM.ru
