25.06.10
Введение единого государственного экзамена, создание федеральных «суперуниверситетов» и прочие инициированные Министерством образования реформы так и не достигли одной из важнейших целей — подавления коррупции. Максимум, чего удалось добиться, — ее частичного вытеснения из вузов в школы. Однако от перестановки слагаемых суммы не меняются. «РР» выяснил, что сейчас составляет основу доходов вузовских коррупционеров
Отличие нашего поколения выпускников от предыдущего в том, что я даже на третьем курсе не знала, как это делается, не знала, к кому надо подойти и что сказать. А нынешние третьекурсники все уже знают — нужно идти в конкретный кабинет и говорить: «А что нам делать?» Там подскажут.
— А кабинет зависит от того, какой проводится экзамен?
— Нет, у нас это почти всегда кабинет Аркадия Иванова, заместителя декана (фамилия и должность изменены; настоящие фамилия и должность редакции известны. — «РР»). Так сказать, «служба единого окна» — там-то все и решается. Этот персонаж у нас своего рода Доктор Зло, большинство его боится, зато те, кто сотрудничает, в шоколаде. Они его постоянную готовность «решить вопрос» воспринимают как дружелюбие, своего рода помощь.
Факультет государственного управления МГУ Оля уже окончила, однако она до сих пор в курсе происходящего: «А как же, у меня там друзей полным-полно осталось, да я и сама много чего помню». Ее миловидная однокурсница Женя согласно кивает. Мы сидим в кафе и обсуждаем недавнюю историю с задержанием Полины
Суриной, преподавательницы факультета госуправления и по совместительству дочери декана. Оперативники поймали ее за руку, когда она прятала в сумочку 35 тысяч евро, полученные за помощь в поступлении одной из абитуриенток.
— То, что Полина была человеком в цепочке, — это факт. Если бы она взяла деньги исключительно для себя самой, она бы студентов не пристроила, об этом нужно с людьми договариваться. С младшими преподавателями из приемной комиссии, с отцом-деканом. То, что Полина работала в команде, — это 100%. Такая система. Об этом все знают, но задержали почему-то только ее, да и то проводят по статье «Мошенничество». А она тем временем на факультете зачеты принимает, хотя вроде бы должна была уволиться, — говорит Оля.
— А вам самим такие порядки нравятся? — провоцирую я.
— Кому как, — задумчиво отвечает Женя. — Вот у меня знакомый есть, он часто таким «шопингом» занимается, так он так и говорит: «Вот вы там напрягаетесь, а я могу заплатить — и нет проблем. А если я захочу что-то выучить, то я пойду и выучу». Такой вот синдром золотой молодежи: зачем напрягаться, если можно этого не делать? Впрочем, таких, кто регулярно подстраховывается, даже у нас на факультете процентов двадцать всего. На моем курсе даже меньше было, на младших должно быть побольше — у них это более принято. Есть еще несколько человек, которые вообще в университет не ходят, но эти, я думаю, не за деньги, а за влиятельность или «по знакомству».
— Кто, например?
— Вот Николай Басков у нас учится в аспирантуре. Он должен был раз в неделю семинары вести, это обязательное требование. Но ни его самого, ни его курс «Управление в сфере культуры» так никто ни разу и не видел.
— А что касается отношения ко всем этим взяткам, — вступает Оля, — то я вам так скажу: когда Полину (Сурину. — «РР») арестовали, то просто какое-то ликование было и у студентов, и у выпускников, и на кухнях, и «ВКонтакте». У всех как будто праздник случился, видимо, настолько надоела эта алчность. И я, честно говоря, радовалась, потому что это — хамство: все-таки получается, что студенты в неравном положении, да и цены уж совсем какие-то запредельные, зачеты и экзамены по тысяче евро, госы — две тысячи, поступление, сами видели, десятки тысяч…
— То есть вы себе покупать экзамены никогда бы не позволили?
— Ну почему же, — гражданский пафос угасает, уступая место расчету, — иногда так может быть удобнее. Обстоятельства-то разные бывают, а эта отлаженная система «помощи» — большой соблазн… Нарочно у нас никого не валят, но собственные «косяки» иногда проще исправить за деньги.
И эксперты по вопросам образования, и следователи, ведущие дело Полины Суриной, признают, что нетипичными на факультете госуправления являются только фигурирующие суммы — все-таки в подавляющем большинстве вузов аппетиты поскромнее. В остальном этот случай вполне показателен, однако вариантов «нечистоплотного взаимодействия» профессуры и администраций вузов между собой, равно как и со студентами, великое множество. Из разговоров со студентами и преподавателями становится понятно, что порядки и традиции разнятся не только от института к институту, но и на различных факультетах и даже кафедрах одного вуза. Крушение однородной советской системы образования привело к тому, что каждый вуз стал своего рода изолированным от других островком, и эволюция нравов, соответственно, шла в них по различным сценариям — в зависимости от условий, обстоятельств и личных
качеств руководителей.
Коррупционная вертикаль
В некоторых вузах, например на уже упомянутом факультете госуправления МГУ, большая часть нелегальных поборов жестко централизована. Финансовые потоки контролируются одним из заместителей декана (чаще всего — по учебной работе) или кем-то из учебной части. В некоторых случаях «командование операциями» отдано на откуп заведующим кафедрами. При этом, как правило, передача денег обставлена разнообразными ритуалами и посредниками.
— У нас цепочка была длинная, обычно четыре человека. Так безопаснее: ничего толком не докажешь, — рассказывает Михаил, учившийся в Казанском государственном архитектурно-строительном университете. — Подбор лохов осуществляли в основном аспиранты, реже старосты групп и всякие там кавээнщики — одним словом, те, кто вхож на кафедру. Их задача — выяснить, у кого из студентов, как правило, младших курсов, проблемы с каким-нибудь предметом. Они подходили к нему где-нибудь в коридоре и по-дружески так спрашивали: «Чего делать-то будешь?» Ну, стращали немножко: мол, предмет трудный, препод принципиальный. Дурачок в ужасе, и тут они ему говорят, что могут подсобить. Лох рад, с него причитается.
В среднем, по словам Михаила, экзамен стоил 100–200 долларов, но «тарифная сетка» была исключительно гибкая.
— Мы даже соревновались, кто больше с малышни за один и тот же предмет слупит, — не без гордости говорит Михаил. — Обдирали их безбожно: вуз-то престижный, строительный. Если надо, могли и к родителям сходить, поуговаривать, старшие товарищи как-никак. А родителям куда деваться? Они за поступление десятки тысяч отдавали, им из-за копеек рисковать «инвестициями» незачем.
И когда «клиент» наконец соглашался, в действие вступали остальные игроки.
— Аспирант вел пацаненка с деньгами на кафедру, а там уже все готово. Сижу, значит, я — тоже студент, но постарше — и эдак на короткой ноге с завкафедрой общаюсь. Завкафедрой при мне выясняет, в чем проблема, ФИО лоха, в какой группе тот учится и т. п. Потом, похмыкав, говорит, что помочь ничем не может. Недоучка уходит в печали, а через пару шагов догоняю его я, беру зачетку и деньги и отчаливаю со словами: «С тобой свяжутся». Дальше все это относилось на кафедру, а вскоре уже четвертый человек находил паренька и отдавал ему зачетку с проставленным предметом. Нам доставались 35%, а уж делился ли завкафедрой с преподами, я не знаю. Формально он после двух пересдач имел право и сам экзамен «принять». Зато у нас за сессию хорошо набегало: не меньше половины студентов с нами время от времени сотрудничали, в удачные годы машину можно было купить, да и самому быть отличником с такими связями куда как проще…
Контроль руководства за низовой коррупцией наиболее характерен для двух видов университетов или факультетов. Во-первых, это «сытые» и престижные заведения, в которых преподаватели получают неплохую зарплату и держатся за свое место. Соответственно, если в них практикуется продажа зачетов и экзаменов, то и финансовые потоки достаточно велики, чтобы руководство не брезговало контролем за ними. Лояльные преподаватели, как правило, не возражают или находятся в доле, но самодеятельности себе не позволяют.
Эта же схема парадоксальным образом принята и на противоположном конце вузовского спектра — в заштатных маленьких учебных заведениях или региональных филиалах больших университетов. Такие нередко не дорожат своей репутацией и де-факто ставят своей целью не столько научить, сколько заработать на праве выдавать дипломы государственного образца.
Дарья отучилась в Ростовском филиале МГГУ имени М. А. Шолохова.
— Зачетку свою за все годы обучения я вообще ни разу не видела, она хранилась у одного из руководителей филиала (имя и должность известны редакции. — «РР»), — рассказывает она. — Читались у нас одни предметы, в ведомости закрывались другие. Причем не «за спасибо», естественно. Я училась на платном, но помимо официальной таксы за семестр — хотя даже ее мы против всяких правил несли наличными, а не через банк — платить надо было буквально за все: контрольные, зачеты, экзамены, практику. Сдать, не заплатив, было практически нереально. Человек, у которого хранились зачетки, так нам и говорил: «С преподавателями все согласовано, можете даже не пытаться». Вообще, идеология была такая: «Вы учиться здесь не будете, вы будете платить — вам же легче жить будет». С практикой очень показательный случай был. Я заплатила за практику и поинтересовалась, когда, собственно, она у нас будет. На меня посмотрели так удивленно, как будто я глупость какую-то спрашиваю: «Чтобы действительно ее пройти, надо будет еще заплатить. Оно тебе надо?» То есть существует базовый тариф, а учеба — это уже расширенный, он дороже. А как я, психолог, с таким образованием с детьми должна заниматься? — возмущается Дарья.
По словам студентов, когда в прошлом году Ростовский филиал МГГУ закрыли, его руководство ни словом не обмолвилось о возможности доучиться в любом другом филиале. Вместо этого студентам предложили за пару-тройку тысяч долларов (суммы согласовывались индивидуально) оформить перевод в другой московский университет и выдать его диплом. Тем, кто согласился на такой перевод, даже сделали постановочную защиту диплома — сфотографировали, не выезжая из Ростова: кафедру и прочий реквизит для фотосессии установили прямо в кабинете директора.
— Теперь фотографии защиты и прочие бумажки для отчетности повезли в Москву, а через пару недель готовые дипломы должны привезти, если не обманут, — резюмировал один из согласившихся пообщаться со мной смельчаков.
По-советски
В некоторых вузах дело обстоит по-другому, в них законсервировалась советская система, в которой деньги практически не играли роли. В получении высшего образования все были равны. Конечно, кроме тех, кто был равнее других. Так называемый блат, конечно, существовал, причем как достаточно массовое явление. Однако основан он был не на финансах, а на влиянии самого студента или его родителей, на их связях. Без этого и сейчас не обходится ни один университет.
— Я за прошедшие сорок лет работал как минимум в десятке вузов и могу сказать, что в них, если не брать в расчет печально известную Санкт-Петербургскую полярную академию, попытки купить экзамен или зачет носили, скорее, эпизодический характер. Так что, по-моему, массовой коррупции в вузах нет, — огорошил меня доцент Северо-Западного института печати Валерий Федотов.
Впрочем, довольно быстро выяснилось, что он имеет в виду коррупцию «в узком смысле».
— А к вам никогда не приходили из деканата с просьбой не валить того или иного студента?
— О, таких случаев было сколько угодно! Но это же не коррупция, это советская власть, — рассмеялся Валерий Павлович. — Этот студент сам большой начальник, тот — сын дважды Героя соцтруда. И, хотя времена изменились, ректорские списки по-прежнему есть во всех вузах. Например, у института печати, где я уже 11 лет преподаю и даже был некоторое время в приемной комиссии, есть тесные связи с фирмами, куда он трудоустраивает своих выпускников. Там хорошие деловые отношения, однако иногда они приводят к тому, что приходится зачислять в институт детей директоров этих фирм. Ну, понятно, им делаются поблажки и при поступлении, и в учебе, но я бы не назвал это коррупцией в чистом виде, ведь речь здесь не идет о массовом сборе денег.
Существование «вне коррупции» наиболее характерно для не слишком востребованных студентами вузов и факультетов: тот, кому грозит недобор, не может позволить себе давить на абитуриентов и студентов, рискуя благополучием заведения.
— Нынешняя ситуация такова, что мы каждому студенту, каждому абитуриенту, по-хорошему, еще доплачивать должны за то, что он соглашается у нас учиться. Какие уж тут поборы! — невесело улыбается Яков Ерусалимский, экс-декан факультета математики, механики и компьютерных наук Южного федерального университета. — Учиться у нас сложно и непрестижно, наука сегодня — это невостребованный вариант. Так что у нас тут взяток не берут, хотя в нынешние времена не все это понимают. Как-то раз пришла к нам молоденькая преподавательница — месяц, как начала работать, и уже от заочников поступила жалоба, что она пришла на первую консультацию и сказала: «Вот, ребята, у меня вариантов несколько. Один вариант: столько-то — и можете вообще не появляться. Другой вариант подешевле — и вы приходите ко мне на платные консультации. А больше никаких вариантов нет». Пришлось ее быстренько уволить «по собственному желанию», несмотря на то что и аспирантуру она окончила успешно, и диссертацию защитила.
— Зато родители, должно быть, благодарны?
— Если бы! — неожиданно расхохотался Яков Михайлович. — Не всегда, как ни странно. Я сижу в кабинете. Заходит родительница студента, попавшего под отчисление, и говорит: «Что у вас за факультет? Ну, это просто безобразие! Ваши преподаватели не берут! Я вот работаю в мединституте, у нас все известно: кому, сколько. Может быть, у вас есть какой-то фонд, чтобы я туда заплатила?» Я говорю: «Нет, и, по-моему, это хорошо». А она мне: «Как хорошо? И что, мы из-за этого должны отчисляться?» Возмущению этой дамы не было предела.
Каждый за себя
Родители, воспринимающие университет как супермаркет, — типичный продукт постсоветского времени. Они — вторая производная от де-факто брошенных государством вузов. Первая — преподаватели с зарплатой хуже, чем у иной уборщицы. Понятно, что нищенский заработок преподавательского состава с неизбежностью породил и соответствующие соблазны. Родители превратились в покупателей, профессора — в продавцов. К счастью, не все. Однако даже те, кто не променял профессиональную честь на финансовое благополучие, сегодня обычно готовы «войти в положение» нечистоплотных коллег и, во всяком случае, не намерены с ними бороться.
— Это никогда не афишировалось, но, скажем, лично я догадывался, кто где мухлюет, — говорит сотрудник одного из факультетов ЮФУ. — И раньше я с презрением к ним относился. Однако теперь — я это констатирую на своем примере, но, думаю, это показательно для всего академического сообщества, — наступил своего рода моральный слом, теперь уже все равно. Мало того, может, даже чем хуже, тем лучше. Потому что пока этот коррупционный абсцесс не вскроется, пока всех гноем не затопит, ничего меняться не будет.
С этим мнением, вероятно, согласятся не все, но о том, что шагреневая кожа честного образования стремительно уменьшается, нам говорили не только на элитных факультетах МГУ и в малоизвестных региональных филиалах второсортных вузов. Не отстают и крепкие середнячки. Например, на геолого-географическом факультете того же ЮФУ пожилые профессора одной из кафедр рассказали, что все еще стараются бороться. Да, зарплата маленькая, да, расходных материалов и оборудования не хватает, а летнюю практику приходится проводить за свои деньги. И все же им, как людям старой закалки, невыносима сама мысль о том, чтобы взять у студента деньги. Но пока они все еще держат образовательный процесс в рамках собственных «старорежимных» принципов, первая линия обороны уже сдана.
— Нет, мы не говорим сейчас о непрофильных предметах — иностранный, физкультура и тому подобное, там преподаватели творят что хотят, мы уже не вмешиваемся, нам главное, чтобы на кафедре все нормально было, — устало объяснил один из профессоров.
Руководители вузов тоже нередко проводят политику невмешательства. Платить преподавателям большую зарплату им, как правило, нечем или незачем. Вместо этого они позволяют подчиненным «кормиться» и собирать небольшую административную ренту. Реагируют они лишь тогда, когда дело грозит принять скандальный оборот.
— Несколько лет назад я был доцентом в Полярной академии — еще когда там все продавалось и покупалось, при старом ее руководстве, которое теперь за решеткой (за попытку убийства нового ректора Кермен Басанговой, см. «РР» № 16 за 2009 год. — «РР»). Знаете, за что меня «ушли»? — вспоминает Валерий Федотов. — Как-то студенты предложили мне денег. Я им и сказал, что за такие копейки мараться не намерен, а за те деньги, которые меня могли бы заинтересовать, им проще сразу целиком диплом купить. Думал, красиво отшил. А они, оказывается, пошли в ректорат и жалобу на меня настрочили. Меня вызвали к руководству на ковер и отчитали, но не за намерение, а за амбиции. Буквально по Салтыкову-Щедрину сказали: «Не по чину берешь!» Вот так я и перестал там работать.
Поле возможностей
Системные заболевания любого организма неизбежно сказываются на функционировании всех его частей. Коррупция в вузах, естественно, не ограничивается одними лишь низовыми — преподавательскими — поборами за экзамены и зачеты, как и милицейская коррупция не сводится исключительно к «дойке» водителей на дорогах. На более высоких ступенях университетской иерархии свои возможности и методы.
Весьма прибыльным делом является зачисление в магистратуру. В большинстве стран переход из бакалавриата в магистратуру — процедура едва ли не автоматическая, однако в России мест в магистратуре значительно меньше, чем выпускается бакалавров. Значит, приходится выбирать лучших, для чего поток желающих пропускается через сито экзаменов. Так, двухуровневая система образования, попав на нашу почву, из подражания прогрессивному Западу превратилась в еще одну коррупционную ловушку.
То же можно сказать про поступление в аспирантуру и защиту диссертаций — что кандидатских, что докторских. Взяткоемкость этих процедур велика. Впрочем, в случае с получением ученых степеней стоит говорить не столько о взятках как таковых, сколько о легализованной коррупции.
— Сейчас без денег защититься очень сложно, на всю страну есть всего пара-тройка ученых советов, которые согласятся на «беспошлинное» рассмотрение диссертации стороннего соискателя. Однако человек не платит напрямую, теперь все по закону, — объясняет систему доцент факультета философии и культурологии ЮФУ Роман Громов. — Вот приходит ученый, хочет защититься, но он не учится в аспирантуре либо учится в аспирантуре другого вуза. Ему говорят: «Хотите защищаться у нас — поступите на подготовительные курсы». И он совершенно легально поступает на подготовительные курсы, где фактически платит этому учреждению за то, что оно его «защитит». А откажется поступать — не защитится. Такая вот скрытая форма взятки, за счет которой и живут члены ученого совета.
Кроме того, практически при каждом крупном вузе существуют специализированные журналы, без публикаций в которых защищать диссертацию запрещено. Скажем, для докторской необходимо опубликовать не менее восьми статей, каждая минимум по десять страниц, каждая страница по 500–700 рублей. То есть меньше чем в 40 тысяч не уложишься. А это, между прочим, четырехмесячная зарплата доцента. С потенциальных кандидатов наук денег за публикации теперь не берут, зато им необходимо сдавать кандидатские минимумы, а экзаменационные комиссии тоже зачастую приходится «смазывать».
Ну и, конечно, пресловутое поступление. Несмотря на диаметрально различное отношение к ЕГЭ как к методу проверки знаний, практически все наши собеседники соглашались с тем, что «поступательная» коррупция из вузов практически ушла, переместившись в школы. Возможность нажиться на абитуриентах осталась лишь в тех университетах, которые выторговали у Министерства образования право проводить дополнительные вступительные испытания либо проводят собственные олимпиады, победители которых имеют преимущественное право на зачисление.
Что касается административной элиты вузов, то, хотя верхушка и может участвовать во всех вышеперечисленных видах мздоимства, основные ее доходы чаще всего зависят от более серьезных махинаций, имеющих мало отношения непосредственно к образовательному процессу. Часть из них вполне легальна, например сдача помещений в аренду или управление поступлениями от студентов платного отделения, однако оставляет простор для своекорыстных маневров. Другие незаконны, но это, как водится, останавливает далеко не всех. Прежде всего речь идет об откатах. Подряды на ремонт и охрану, установка сигнализации и системы пожаротушения, поставки оргтехники и канцелярских принадлежностей — по закону все это определяется результатами конкурентных и прозрачных тендеров, которые в реальности, как правило, оказываются либо конкурентными, но не прозрачными, либо прозрачными, но не конкурентными.
— Сколько, по-вашему, стоит ноутбук? — Яков Ерусалимский лукаво прищуривается.
— Ну, где-то от 20 до 45 тысяч…
— А за 90 посмотреть хотите?
Я киваю, и в комнате появляется нечто брутальное, с оранжевыми вставками и ослепительными катафотами.
— Геймерский, не абы что, — с притворной гордостью тянет слова Ерусалимский. — По девяносто, но большие. Но по девяносто… Двести штук таких в наш ЮФУ поставили по тендеру. И, что характерно, в Сибирский федеральный университет — точно такие же. И тоже на треть дороже, чем в магазине. И фирма та же, московская, хотя вроде бы где мы, а где Сибирь? Должно быть, совпадение, — продолжает язвить экс-декан. — Правда, если он сломается, придется нам самим его в столицу везти, а то у них здесь нет гарантийного обслуживания. Ну и пусть, зато у нас благодаря фирме «Крок» вся профессура теперь в геймеры записана…
— А кто определяет победителя тендера?
— Руководство вуза. Но у нас же в федеральных университетах ректоры сверху назначаются, — Ерусалимский перестает улыбаться. — Скорее всего, те же чиновники Министерства образования, которые определяют, каким вузам быть федеральными, то есть кому будут давать большие деньги, устанавливают и правила игры. Зависимым от них ректорам — нашему, сибирскому и всем прочим — говорят: «Мы советуем, кто и на каких условиях занимается поставками, а вы должны провести тендер так, чтобы именно эта фирма выиграла». Это типичная болезнь всех национальных проектов, и она, к сожалению, носит абсолютно системный характер.
Далее везде?
Основная причина расцвета коррупции в вузах очевидна: низкая зарплата преподавателей. Даже в отнюдь не бедном ЮФУ доцент получает девять тысяч, профессор — двенадцать, а оклад лаборантов, из которых, по идее, и должны со временем вырастать новые мэтры, и вовсе четыре тысячи. Это фактически вынуждает преподавателей работать на полторы-две ставки, что для многих равносильно завершению карьеры ученого — на науку времени практически не остается. Понятно, что финансовые трудности подталкивают к мздоимству даже тех, кто с удовольствием остался бы честным человеком.
— У нас, скажем, уже четыре года зарплата не индексировалась, то есть за это время она уменьшилась чуть ли не вполовину, — говорит сотрудник одного из факультетов ЮФУ. — И нет никаких забастовок, никаких выступлений, зато есть коррупция. Можно сказать, что у нас уже и в образовании возродилась архаическая система «кормления», то есть самообеспечения госслужащего за счет доступной ему административной ренты.
Случается, ломаются даже самые идейные. Недавно информагентства сообщили, что доцента Кубанского государственного аграрного университета Ольгу Терехову задержали за 170 тысяч рублей, которые она собрала со студентов в обмен на зачеты. Выделяет эту историю одно обстоятельство — даже следствие вынуждено было признать: «Денежные средства доцент использовала для научной деятельности, на приобретение дорогостоящего оборудования, микроскопов и расходных материалов».
— Не то чтобы мы этой даме сочувствуем, слишком уж много она собрала, — заверили меня на геофаке ЮФУ. — Но понять-то ее можно, нам и самим иногда случается что-то подобное практиковать: расходников не хватает, на ремонт техники денег нет. Стараемся этого не допускать, но в критических случаях принимаем от студентов небольшую помощь кафедре.
И все же, хотя сами по себе финансовые трудности и стимулируют коррупцию, однако массовый размах она принимает при наличии иных факторов, прежде всего деморализации: преподаватели перестают видеть смысл и цель профессии.
— Если мне не платят, на чем я могу держаться, что может меня оградить от коррупции? Осознание некоторой миссии. До недавнего времени этот нищий преподаватель — он еще мог держаться за счет своей профессиональной гордости, осознавая, что он выполняет некую мессианскую роль хранителя культуры, проводника науки, продолжателя интеллектуальных традиций. Он мог быть бедным, но гордым, потому что он выполняет особые функции в культуре, — рассуждает Роман Громов. — Теперь же в вузы пришел рынок, а их руководителями все чаще становятся не ученые, а менеджеры. Ими формируется «деловой» стиль отношений, который совершенно не характерен для академических структур. Их вотчины — административные учреждения, ведомства, всевозможные фирмы. Соответственно, они привносят этот холодный бизнес-жанр в университет. Заслуженный профессор отныне просто винтик в большой машине, работник педагогического конвейера. На нас обрушился сплошной поток бумаг, я должен писать массу отчетов, меня напрягают вводить в мои методические планы тесты, делать массу всяких технических вещей, которые мне не нужны, но по которым я должен отчитываться. И вот эта совершенно безумная регламентация вкупе с надменным отношением руководства к преподавателям — они приводят к деформации самосознания, коррозии профессиональной гордости. Раньше мы были бедными, но свободными, теперь к нашей бедности прибавилось еще и унижение.
В ЮФУ менеджеров, оказавшихся сегодня у руля университета, клянут едва ли не все рядовые преподаватели. Яркую историю, отчасти объясняющую резкие высказывания профессуры об администраторах, рассказал нам Яков Ерусалимский.
— Пришел к нам как-то очередной проверяющий — выяснять, как у нас дело обстоит с методической работой. Зашел на кафедру теории функции и функционального анализа. У него в руках планшетик, на планшетике столбики. Он говорит: «Сколько у вас разработано учебно-методических комплексов в прошлом году?» Ему говорят: «Ноль». «А сколько из них кредитно-модульных?» Мы на него посмотрели как на идиота и говорим: «Ноль». Потом у него третий столбик, там написано: «Процент — сколько кредитно-модульных от общего количества». Как вы думаете, что он туда написал? 100%! То есть этот гениальный человек научился делать то, что до него никто не умел: делить ноль на ноль! — бывший декан мехмата артистично взмахивает рукой: мол, это еще не все. — Через несколько дней проректор проводит совещание по этому вопросу и говорит: «В среднем ситуация хреновая. Вот большинство кафедр даже до 50% не добралось. И это безобразие. Потому что мы же не требуем невозможного! Вот на мехмате есть кафедры, которые 100% дают». И что вы думаете, когда мы все объяснили, этот чиновник был уволен? Нет! Он продолжает ходить и заполнять таблички, анализировать и оценивать качество нашей работы.
Такой изумительный уровень менеджеров, призванных помочь вузам обрести финансовую состоятельность, действительно вызывает сомнения в оправданности ставки на бюрократию, а не на профессуру. Однако этот, казалось бы, частный пример, наводит на мысль о наличии серьезных проблем в выборе стратегии реформы образования. Причем проблем уже не столько локальных, сколько общероссийских. Их истоки — в проводимой государством линии на самоокупаемость вузов. От университетов постоянно требуют зарабатывать. А чем им торговать? Вариантов немного: кто-то торгует знаниями, кто-то дипломами.
При этом почти все студенты понимают, что важна только корочка, а от уровня образования карьера в большинстве случаев не зависит. В результате они стремятся получить диплом как можно более престижного вуза: спрос на знания сейчас невелик, а дипломы нужны всем. Окунувшиеся в рынок вузы честно пытаются соответствовать требованиям времени и удовлетворять все варианты запросов. В погоне за заработком они подстраиваются под запросы толпы, чем еще больше дискредитируют сам институт образования. Это, в свою очередь, множит количество «покупателей», лишая страну ученых, инженеров и просто мало-мальски культурных людей. А чем их меньше, тем хуже преподавание в университетах, тем сложнее им давать не только корочки, но и знания. Круг замыкается. Или это тот самый ноль, на который мы учимся делить образование?
Дмитрий Великовский
Фотография: Ксения Колесникова для «РР»
Источник: www.expert.ru
