Интеллект за взятки: Треть выделяемых на науку денег идет в откат

17.04.08

На пути перехода России к инновационной экономике, заявленного руководством страны, немало барьеров. И один из первых – проблема интеллектуальной собственности. Об этом корреспондент «РГ» беседует с директором Республиканского НИИ интеллектуальной собственности, доктором юридических наук Владимиром Лопатиным.

Российская газета: Глава минобрнауки Андрей Фурсенко подчеркивает, что для реализации научных идей сделано главное: с этого года введена в действие четвертая часть Гражданского кодекса. Она позволяет ученым легитимно использовать свои права на созданную ими интеллектуальную собственность. Однако многие специалисты не разделяют оптимизма министра. Ваше мнение?

Владимир Лопатин: Можно сказать, что с этого года в сфере охраны прав интеллектуальной собственности наступила новая эра. Причем в новом документе появились новеллы, которые революционны не только для России, но и для всего мира. Например, теперь контрафактами объявляются все виды товаров от самолета до микрочипа, где есть нарушения интеллектуальных прав. Ранее это касалось всего четырех видов, в частности авторских прав (на произведения), смежных прав (на фонограммы), товарные знаки и наименования мест происхождения товаров.

РГ: Удалось ли решить одну из главных проблем, расставить все точки над «и» в вопросе, кому принадлежат права на разработки, созданные на деньги государства?

Лопатин: Чтобы реализовать инновационную стратегию, нужен рынок интеллектуальной собственности, где обеспечен баланс интересов каждого участника.
Ведь первый вопрос инвестора: кому принадлежит научная разработка? Вкладывая деньги в ее реализацию, он хочет иметь дело с абсолютно легитимным собственником.
Чтобы рынок появился, нужна мотивация всех участников создания новой техники: самого автора, института или предприятия, где он работает, и госзаказчика, который профинансировал это исследование. Увы, баланса интересов у нас как не было, так нет и сейчас.
Почему? Сошлюсь на китайское чудо, о котором так много говорят. В основе лежит система работы с интеллектуальной собственностью, где очень четко прописаны правила игры. Они составлены так, что у каждого участника есть кровный интерес, а потому на результаты научных разработок быстро находятся «хозяева». Для сравнения: один муниципальный китайский город имеет 25 тысяч патентов. Примерно столько же патентуется в год во всей России.
Почему мы так отстаем? Например, в 2005 году принято постановление правительства N 685, что все права на любые гражданские научные разработки (вне сферы обороны, безопасности и здоровья граждан), которые государство не финансировало на 100 процентов, автоматически передаются исполнителю. Формально сняты все барьеры на пути быстрого внедрения. Но прошло несколько лет, и стало ясно, что механизм по-прежнему не работает.

РГ: Теперь-то что мешает? Вроде бы все должно выполняться автоматически...

Лопатин: Но для этого надо четко выполнять постановление. А там однозначно сказано, что при заключении договоров, например, с институтами на выполнение НИОКР, госзаказчик, а это, как правило, агентства, обязаны включать в контракт пункт о передаче прав на результат исполнителю. Так вот, это почти никто не выполняет. Типичный правовой нигилизм.
Что же в сухом остатке? У нас 80 госзаказчиков получили в 2007 году на науку 200 миллиардов рублей. А права закреплены лишь на десять процентов полученных результатов, остальные вообще непонятно кому принадлежит. Выходит, они никому не нужны. Из этих десяти процентов Россия через 80 госзаказчиков за год обрела права всего на 96 объектов интеллектуальной собственности. А за весь XXI век – на 325 объектов. Кстати, в Великобритании одно минобороны патентует в год в пользу короны Ее Величества 50 изобретений.

РГ: Что же, у нас патенты никому не нужны?

Лопатин: В России ситуация парадоксальная. У нас доля государства в финансировании науки самая высокая в мире, свыше 75 процентов. В ведущих странах все ровно наоборот, там столько вкладывает частник. Казалось бы, если уж ты платишь, то и музыку заказывай. Но государство, как я уже объяснял, показало, что оно неэффективный собственник. Тогда отдай права другим. Однако оно и само не пользуется, и другим не отдает.
Объяснение вижу одно. Государство – это не что-то абстрактное, это вполне конкретные чиновники. А вот у них свои интересы, нередко далекие от инноваций. Сошлюсь на вице-президента РАН, академика Александра Некипелова, который на парламентских слушаниях сказал, что свыше 30 процентов из выделенных на науку средств уходит на «откаты» чиновникам, распределяющим эти самые миллиарды. Академик озвучил то, о чем давно говорят в кулуарах.
Сумма, как видим, огромная. Если она идет на взятки, то стоит ли удивляться, что эффект от выделенных на науку денег, кстати, налогоплательщиков, мизерный, что львиная доля того, что создано, вообще никак не востребовано. К примеру, более половины всех исследовательских программ в гражданской сфере формирует Роснаука и распределяет деньги на их финансирование. Так вот, права закрепляются опять же на десять процентов разработок, остальное отправляется на полки и лежит мертвым грузом вне всяких интересов госнужд. То есть идет освоение денег, но нет конечного продукта.

РГ: Так, может, дело еще и в том, что у предприятий нет спроса на новинки? Чиновники говорят, что инновации не сдвинутся с места, пока бизнес не начнет гоняться за научными разработками. Вот заработает этот «пылесос», и все встанет на свои места: и права начнут закреплять, и разработки внедрять. А пока наш бизнес сидит на нефтяной игле, его в инновации не заманишь.

Лопатин: Если придерживаться такой логики, то скажите, зачем же тратить 200 миллиардов на науку? Проводить конкурсы инновационных проектов? Финансировать победителей? Давайте подождем. Но никто же этого не говорит. Более того, чиновники крепко держат в своих руках финансы. А ведь они посажены в кресла, чтобы грамотно распоряжаться деньгами, искать те сферы, где вложения дадут отдачу. На деле же выходит, что зачастую они финансируют то, что никому не нужно.
А вообще изъян скрыт в самой системе выделения денег на науку. Конечно, я имею в виду прежде всего прикладную науку. У нас предприятия отстранены от формирования исследовательских программ, а потому последние далеки от реальной жизни, от потребностей экономики. Это делают чиновники через близкие им структуры. Отсюда и все эти откаты. В 2007 году Федеральная антимонопольная служба по нашим обращениям, проверив Роснауку, выяснила, что победителями конкурсов в этом ведомстве признавались те, кто вообще не имел права в них участвовать.
Думаю, ситуация не изменится, пока деньги на исследования будут распределять министерские чиновники, а не те, кто работает в реальном секторе экономики, кому приходится выдерживать жесткую рыночную конкуренцию.

РГ: Итак, у нас патентуется всего десять процентов разработок, но ведь есть еще ноу-хау. На них ведь тоже можно заявлять права.

Лопатин: В мире больше половины всех продаж в сфере интеллектуальной собственности приходится вовсе не на патенты, а именно на ноу-хау. В продаваемых технологиях это как бы скрытая часть интеллектуального айсберга. Она идет «довеском», без которого патенты не работают.
Так вот, в четвертой части Гражданского кодекса в понятии «ноу-хау» появилось принципиальное новшество. Между ним и коммерческой тайной поставлен знак равенства. Надеялись, что способ закрепления интеллектуальной собственности будет эффективно работать. Однако проверки Счетной палаты показали, что это миф. И хотя закрепление прав на ноу-хау намного проще и дешевле, чем патентование, но этот механизм в наших институтах и предприятиях пока не прижился. Причин несколько. Когда в 2007 году мы проводили в Китае симпозиум, я спросил, как одна компания может закрепить за собой 1500 ноу-хау? Для нас это огромная цифра. Оказывается, с авторами ноу-хау заключаются договоры о передаче их прав работодателю. То есть у обоих участников имеется очевидный коммерческий интерес. У нас ничего подобного нет.

РГ: Неужели люди не стремятся получать деньги за свои идеи?

Лопатин: Стремятся, но кто-то с ноу-хау должен работать, а для наших патентно-лицензионных служб это новинка. Хотя проблема гораздо серьезней. Система патентования, которая была в СССР, за период кризиса разрушена. Проверки дали просто катастрофическую картину: в России тысячи предприятий, но патентно-лицензионные службы есть всего на десятках! СССР оформлял за границей около трех тысяч патентов в год, а сейчас подает менее 500 заявок. В то же время зарубежные страны в России очень активно патентуют свои разработки. К примеру, за десять лет иностранцы получили здесь три тысячи патентов в сфере нанотехнологий, на которую делают ставку руководители страны, а российские ученые всего 126. Иностранцы прекрасно понимают: чтобы ввести интеллектуальную собственность в легальный оборот, надо иметь патент.

РГ: Надежды на то, что четвертая часть Гражданского кодекса откроет наконец дорогу в промышленность научным разработкам, пока не оправдываются. Что же делать?

Лопатин: Работы, как говорится, непочатый край. Уже понятно, что надо и внимательно изучать новые законы, и вносить поправки в уже принятое законодательство. Нужна единая стратегия развития и управления интеллектуальной собственности. У нас более 20 организаций отвечают за защиту интеллектуальной собственности, создано пять центров координации в этой сфере. Но нет единства, а есть «раздрай», когда интересы государственные подменяются интересами ведомств. Для реализации задач, поставленных президентом страны по переходу к инновационной экономике, должна быть создана система, работающая по единым, понятным и прозрачным правилам и имеющая единый центр координации.
Эти вопросы будут подробно рассматриваться на предстоящем Втором Всероссийском форуме «Интеллектуальная собственность России-2008», мероприятия которого пройдут одновременно во всех субъектах России 23-26 апреля (с подробной информацией можно ознакомиться на сайте: www.rniiis.ru)

Юрий Медведев

Источник: «Российская газета»