Невидимая рука в энергетике

Технический директор РАО «ЕЭС России», генеральный директор ОАО «Силовые машины» Борис Вайнзихер уверен, что рынок и советский задел помогут реализации амбициозной программы РАО ЕЭС.  – Борис Феликсович, по программе РАО ЕЭС до конца 2010 года предполагается ввести 41 гигаватт энергетических мощностей. Это пятая часть от тех 215 гигаватт, что есть сейчас в стране. Что говорить, из-за сжатых сроков многие сомневаются в исполнимости этого плана.

– Задача действительно архитрудная. Вспомним, что программа предусматривает только в 2010 году, на который придется основной упор, пустить 20 гигаватт мощностей. Что и говорить, сегодня это кажется труднореализуемым планом. Откуда взялся такой план, вам известно: мы отталкивались, конечно, от прогноза потребления электроэнергии и от прогноза максимума нагрузки, который нас может ожидать в ближайшие годы. Ситуация, которая была в стране зимой прошлого года, без выполнения этого плана может повториться. Необходимость вводить мощности именно из этого расчета у меня серьезных сомнений не вызывает.

– Кажется, что нагрузку-то рассчитали, а сами планы вводов просто подогнали под нее. Новую программу часто называют ГОЭЛРО-2. Но настоящему ГОЭЛРО предшествовала серьезнейшая проработка, еще дореволюционная, и последующая, советская, соизмеряющая рост энергетики с возможностями страны, машиностроения, топливной базы.

– Вы говорите, что ГОЭЛРО опирался на разработки царского времени. А мы опирались на разработки советского периода, и база, которой оперируем сейчас мы, несопоставима с тем, что было в двадцатых годах прошлого столетия, – ну просто по определению несопоставима: настолько она выросла в советские годы. План РАО до 2011 года целиком строится на базе советских программ развития энергетики двадцатилетней давности. Все новые вводы будут происходить на уже существующих электростанциях, на начавшихся в восьмидесятых и заброшенных потом стройках. Другими словами, планируется достройка блоков на действующих станциях, техперевооружение и реконструкция. У нас там нет ни одного гигантского проекта – типа Эвенкийской ГЭС. Так что больших, по крайней мере, инфраструктурных проблем, характерных для возведения станций «с нуля», я не вижу.

– Пусть так, но даже при советской власти электростанции вводились с запозданием, причем когда все, казалось бы, ресурсы страны направлены были после оборонки в первую очередь на энергетику. Что уж теперь-то говорить.

– Посмотрите на опыт «Мосэнерго». От голого старта, при непонимании полном и еще и при отсутствии денег, ввод четвертого блока (ПГУ-450) на ТЭЦ-27 будет реализован за 20–22 месяца. Это как раз те сроки, на которые мы ориентировались, готовя план. Вы не учитываете, во-первых, что сейчас совершенно другой уровень менеджмента, а во-вторых, впервые за долгое время у энергетиков есть деньги и есть возможности для привлечения денег.

– Вы говорите о парогазовых станциях, они везде быстро вводятся.

– В нашей ивестпрограмме угольных блоков – единицы, и все они будут пущены в десятом году. Анатолий Яковлевич Копсов (генеральный директор «Мосэнерго». – «Эксперт»), опытнейший энергетик, говорил, как и вы, «нельзя построить, сроки нереальные». Это было чуть больше года назад, а к этой зиме первый блок новой программы «Мосэнерго» пустят. Казалось, что это совершенно невозможно сделать. Получилось – возможно. Я сам потратил в этом году все новогодние праздники на то, чтобы доказать Анатолию Борисовичу Чубайсу, что к декабрю невозможно пустить первый блок Сангтудинской ГЭС, а теперь мы его делаем и к декабрю сдадим. Пока считали, как бы ему доказать, что это нельзя сделать, выяснилось вдруг, что сделать можно. Вот еще пример – Челябинская ТЭЦ-3, ТГК-10. Я когда приезжал туда в августе прошлого года, генеральный директор Шишкин Андрей Николаевич стал говорить мне, что этот блок введут в декабре, а я его прервал: «Нет, ты мне не рассказывай». Но он в декабре взял и пустил, как обещал. И последний пример – это ТГК-2, они пустили турбину на Ярославской ТЭЦ, которую до этого, по-моему, лет десять достроить не могли. Все это говорит о том, что сейчас можно строить так, как невозможно было в советское время.

– Вы примеры эти потому-то и приводите, что они исключительные, и потому, что там блоки быстро ввели. А вот как пойдет все это валом?

– Точно так же все будет. Просто есть люди, которые уже почувствовали мейнстрим, если хотите, поняли и то, что нужно научиться делать и как учиться делать, и то, почему им это лично нужно. Конечно, есть еще много тех, которые до сих пор это не поняли – но поймут.

– То есть поймут – и рынок строительный быстро очухается? Те, кто понял мейнстрим, – быстренько настроят цементных заводов? А если не хватит цемента и время поджимать станет, в конце концов начнем ввозить этот самый цемент из Италии.

– Цемент из Италии не ввозится, насколько мне известно. Вы мне задаете очень жесткие вопросы. Когда мы готовили генеральную схему размещения мощностей до двадцатого года, мы потратили много времени на всякие обсуждения. Все время наши оппоненты пытались сползти ровно в то же, о чем и вы сейчас толкуете: а как там рабочие кадры, а как там цемент, как трубы, еще что-то. Любая попытка ответить на каждый вопрос по отдельности просто приводит к тому, что сделать никак невозможно. Сделать невозможно – потому что мы пытаемся завтрашнюю задачу решить сегодняшними методами и сегодняшними ресурсами. Я считаю так: попытаться сейчас взять и все скалькулировать – невозможно. Мы считать пытаемся по-советски, а живем давно не по-советски. Мне рассказывали такую историю. После кризиса девяносто восьмого года была создана правительственная группа, которая пыталась придумать сценарий, как все-таки из этого кризиса выбираться. И они напридумывали целую гору разных мер, нарисовали себе срок – пять лет, как самый оптимистичный по времени, когда страна начнет вылезать из ямы. А реально все произошло через год. То есть перелом тенденции через год произошел, экономика страны начала расти – а они ожидали через пять! Мы не понимаем с вами степень реагирования современного общества на подобные вещи.

Вот вы говорили о ГОЭЛРО, а разница между нашей программой и планом ГОЭЛРО принципиальная. Мы были страной, где все было казенное, где не было частной собственности как таковой. Действительно, тем, кто создавал ГОЭЛРО, необходимо было посчитать, как бы баланс свести, сколько можем произвести, а сколько надо произвести через какое-то время. Считаю, что в условиях нынешней экономики такое калькулирование вообще неверная вещь. Как только мы начинаем считать с этой точки зрения, советской, – мы сразу недооцениваем масштабы реакции рынка. По сути дела, вот этими планами нашими – и до 2011−го, и до 2020 года – мы задаем масштабы рынка, который отреагирует намного быстрей, чем мы с вами можем предположить. Поставленные нами цели – это тот первый шаг, который уже потом вызовет все эти остальные изменения.

– Невидимая рука рынка все определит?

– Это не решится только рыночными методами. Но на это есть еще государство, которое может стимулировать те или иные институты. Это ровно то, что происходит в Китае, у них ведь кроме рынка существовала еще масса институтов, которые этому способствовали. А мы сейчас с вами находимся там, где Китай был в восьмидесятом году, практически в том состоянии, когда еще ничего не началось. Но они уже загодя себе поставили очень большие цели – тогда, когда у них еще не было потребности с такой скоростью развиваться, как теперь приходится нам.

Но у нас сейчас есть и другие потребности, а с другой стороны – совершенно другие возможности. Мы абсолютно другая страна, с колоссальными ресурсами – и денег, и природных богатств, которых нет у Китая. Мы просто другая, не аграрная, как Китай четверть века назад, индустриально развитая страна, и не считаться с этим невозможно.

– Анатолий Чубайс назвал как-то Китай «тайным резервом главнокомандования», отвечая на мой вопрос о возможностях мирового рынка машиностроения покрыть часть российского спроса на генерирующее оборудование. Насколько проработаны возможности и нашего, и зарубежного энергомашиностроения, чтобы эти планы вводов обеспечить?

– Вы мне задаете вопрос, будто я Госплан. Представьте, я строю дом, и у меня есть деньги, и я должен посчитать – есть ли возможности у всех строительных организаций, есть ли у них остаток сил и цемента для того, чтобы мне этот дом построить? Или я просто объявляю тендер на строительство этого дома? Поймите, то, что мы сейчас сделали, мы сделали ровно для того, чтобы объявить тендер. Время покажет, в состоянии ли рынок с этим справиться: будут ли это китайцы в большом количестве или европейские компании, насколько с заказами сумеем справиться мы сами. Но я считаю, что наши потребности для мирового рынка – это капля, совсем немного. Рынок имеет возможности широкого воспроизводства.

– Китай в прошлом году ввел 100 гигаватт мощностей – почти половину того, что у России есть сейчас. Сколько они из этого оборудования сами делают?

– Насколько мне известно, все. В мире вводится около 250 гигаватт ежегодно, Китай вводит больше трети от этого, так что наши 40 гигаватт, пусть и за три-четыре года, не выглядят чем-то сверхъестественным в мировых масштабах. Тем более что и мы как бизнес, безусловно, реагируем на подобные цели и задачи: «Силовые машины» ставят своей целью к началу следующего десятилетия сохранить за собой 60–70 процентов по паровой тематике, 30–40 процентов по газовым турбинам и 100 процентов – по гидротурбинам и генераторам. Есть похожий план, подготовленный «ЭМАльянсом» (крупнейший производитель котельного оборудования в стране. – «Эксперт»), и они подтверждают, что программу по паровым котлам и котлам-утилизаторам выполнят.

– Чтобы сохранить долю в 60 процентов, надо выпустить 24–25 гигаватт за три года. Как вы это собираетесь сделать?

– Для нас абсолютный приоритет – Россия. Мы в «Силовых машинах» ставим себе задачу при любом развитии событий – в зависимости от того, каков действительно будет спрос со стороны рынка и как мы в него попадем, – по турбинному оборудованию к 2010 году иметь мощность 10–12 гигаватт. Из этих 12 гигаватт не более 30–40 процентов поставим за границу, это около четырех гигаватт. Мы, правда, перегружены сейчас заказами, особенно заграничными, но я утверждаю: у нас возможностей все равно больше 8 гигаватт, оставшихся нам с советских времен. Если не будет хватать наших производственных мощностей, значит, привлечем в кооперацию другие предприятия – российские и зарубежные. Мы рассматриваем возможность механической обработки валов в Италии, что-то можно делать в Китае – несмотря на огромные объемы выпуска, у них есть резервы. Мы на самом старте процесса выстраивания правильной цепочки кооперации. Мы выстраиваем и выстроим правильную цепочку поставщиков комплектующих изделий и узлов. На самом деле довольно много в мире заводов, которые недозагружены или даже сидят без работы. Есть такие заводы и в России. К примеру, гидротурбин мы в состоянии делать гораздо больше, потому что у нас есть такой хороший партнер, как сызраньский завод «Тяжмаш», он сейчас свою программу развития подстраивает под нашу. Благодаря такой кооперации «Силовые машины» по гидротурбинному производству побьют в этом году советский рекорд по выпуску рабочих колес для гидротурбин: раньше больше семнадцати никогда в жизни не делали, а сейчас в производстве – двадцать четыре.

Вы от меня требуете ответа: скажите, как вы это посчитали? А я вам говорю, что это невозможно сказать, пока я не ставлю перед собой цели. Когда будет цель и мы увидим реально по контрактам, что нужно 10–12 гигаватт паровых турбин сделать, мы это сделаем. Если я вижу это как свою задачу, соответственно, я просто обязан найти те ресурсы, которые мне необходимы для решения этой задачи. Ни по новому оборудованию, ни по подготовке кадров серьезных ограничений не вижу, кроме времени, необходимого на все действия.

– Инвестиционная программа вашей компании оценивается в миллиард долларов. Источники финансирования уже понятны?

– Из чего складывается инвестпрограмма «Силовых машин»? Если говорить об источниках финансирования, то для начала – дополнительная эмиссия акций, второй источник – продажа непрофильных активов. У нас их довольно много, есть что продавать, поверьте. И третий источник – это различные привлеченные под эти будущие контракты деньги. Этот миллиард для меня очевиден. У нас построена финансовая модель, которая позволяет нам рассчитывать, что мы сможем все эти деньги и привлечь, и обеспечить их отдачу. Трехлетняя инвестиционная программа подробнейшим образом отработана. Только в этом году мы вложим в развитие компании 145 миллионов долларов (в прошлом смогли только 16 миллионов). Через пять-шесть лет мы обеспечим 17 гигаватт ежегодного выпуска турбин всех типов.

– За последние пятнадцать-двадцать лет российские энергомашиностроители в научно-технической сфере достаточно сильно отстали от западных производителей. А какие-то конкурентные преимущества у наших компаний еще остались?

– Самые сильные позиции у нас по гидротурбинам. И по надежности имеем очень хорошее реноме, и по ценам, и внутри страны, и в мире. По крайней мере, в России у нас конкурентов нет. За границей же начинают действовать не только ценовые, но и другие факторы, вплоть до прямой поддержки государством внешних продаж: ценовое преимущество, работающее в России, там исчезает, и выясняется, что сейчас в целом по себестоимости гидротурбин мы совсем не лучшие. Но технологически наши турбины, что называется, на острие. Другая крайность – то, что у нас развито плохо: газовые турбины.

– На этот счет существуют разные мнения. Например: от того, что пошла большая энергетика, появилась нужда в больших паровых турбинах и так далее. 

– Мое мнение однозначное. Было слишком много дешевого газа, и исследования по газовой тематике закрыли из чисто технико-экономических соображений. Посчитали: вкладываться в подобные технологии дорого, поскольку газ настолько дешев, что проще использовать традиционные паровые технологии. И в этой логике – у нас есть дешевое топливо – все время находились. Зато нарастили мощность паровых турбин. Самая большая в мире паровая турбина на сверхкритических параметрах работает на Костромской ГРЭС – 1200 мегаватт. И при этом, вы же знаете, мы были в свое время абсолютными передовиками и по газовым турбинам. Первую газовую турбину в 100 мегаватт сделали вот на этом же заводе, на ЛМЗ. И она была просто абсолютным хай-классом в то время. Этот задел, который, к сожалению, потом оказался растерянным. Эта область энергомашиностроения стала настолько технологичной, что совершенно ясно, как ее можно восстановить. Сначала покупать лицензии, тренироваться делать и потом разрабатывать самим.

Есть области, в которых мы находимся на хорошем, совершенно конкурентоспособном уровне, – это турбогенераторы и паровые турбины. По паровым турбинам у нас есть один серьезный пробел, опять-таки связанный с тем, что у нас было дешевое топливо. Мы остановились в промышленном развитии на сверхкритических параметрах. Сверхкритическим давлением, или СКД, принято называть параметры пара 240 атмосфер и 560 градусов. А надо было дальше идти – на 300 атмосфер и 600 градусов, на суперсверхкритические параметры – СКП. Вот здесь, в суперсверхкритике, мы как раз серьезно уже отстали, хотя опять же были пионерами, и первая такая установка была сделана в Советском Союзе, по-моему, еще в 60−е годы, 100−мегаваттный блок пустили на Каширской ГРЭС. Он довольно долго прожил, почти двадцать лет. Но не пошел в серию. Посчитали опять-таки, что развивать невыгодно. Котел с такими же параметрами продолжает работать, например, сейчас на ТЭЦ в ВТИ (Всероссийский теплотехнический институт. – «Эксперт»). Там накоплен колоссальный научный опыт, но по тем же причинам – из-за дешевого топлива – наработки по СКП в итоге серийно не пошли.

Еще один пробел – это в атомной энергетике: из-за специализации, принятой в Советском Союзе, у нас не осталось производства тихоходных турбин – оно было на Украине, в Харькове. Но все тихоходные генераторы сделаны на «Электросиле». Мы за турбины просто не брались, такой задачи не было. Но начать их производство, на мой взгляд, гораздо более простое дело, чем выйти на суперсверхкритические параметры.

В котлостроении все похоже, разве что мы серьезно продвинулись в области котлов-утилизаторов для тех же парогазовых установок, и в последние годы ни один такой котел не был ввезен из-за границы. Хотя, если честно, не такой уж это технологический хай-энд, просто их раньше не было. Для достижения же суперсверхкритических параметров в угольных котлах нужно решать в основном материаловедческие задачи.

– Материаловедческие проблемы касаются и котла, и турбины?

– Основное отличие суперсверхкритической турбины от сверхкритической – в цилиндре высокого давления. Более высокая температура требует использования так называемых высокохромистых сталей, не очень освоенных в России. Металлы у нас эти были разработаны в советское время, просто их нет в серии. Главное же – риски, связанные с эксплуатацией, в ресурсе. Некоторые будущие элементы мы начали отрабатывать на турбинах 660 мегаватт, которые поставляем по контракту в Индию, на ТЭС «Сипат», их цилиндровые части изначально рассчитаны на 600 градусов. А ротор и лопатки придется конструировать другие.

– Известно, что в мире совсем немного станций на суперсверхкритике.

– Это правда, их в мире мало, но вся мировая научная общественность именно туда двигается, и задача поставлена уже не 600, а 800 градусов. Потому что рост КПД, безусловно, связан с подъемом параметров любого теплового двигателя – про цикл Карно вы и без меня знаете, а чем выше КПД, тем меньше топлива надо жечь. И чем дороже будет топливо, тем решение этой задачи будет становиться все более осмысленным. В развивающихся странах, например в Индии, мы только начали строить первые блоки на сверхкритическом давлении. Они даже до сверхкритического давления ни разу до этого не доходили, потому что у них уголь был дешевый.

– Я слышал мнение ваших коллег, что суперсверхкритика – вещь для России дорогая. И что лучше использовать наработанные технологии сверхкритики с неплохим КПД, особенно, скажем, в Сибири.

– Это правда. Так многие думают. Поймите, нужен экономический расчет для каждого конкретного случая. Суперсверхкритика действительно дороже: как с точки зрения капитальных вложений разовых, так и с точки зрения эксплуатации. Там больше напряженных элементов, которые соответственно надо чаще менять. Но на другой чаше весов – КПД. КПД – это меньше топлива, меньше денег. У нас, я считаю, суперсверхкритические технологии вряд ли будут востребованы в Сибири.

– Зачем же нам Петровскую ГРЭС в Шатурском районе Подмосковья строить на суперсверхкритике, когда у нас нет собственного оборудования?

– Раз в стране нет – значит не делать? Так у нас никто не должен ездить на автомобилях с кондиционером, с полным приводом и так далее. Там, где уголь дорогой, эти параметры становятся оправданными. Если честно, при нынешних ценах на газ говорить всерьез об экономически оправданном строительстве блока на угле на Петровской ГРЭС было бы неправильным. Но мы должны ориентироваться на ожидаемые цены, а не на сегодняшние.

Сейчас мы начинаем проект по созданию блока на суперкритике на Томь-Усинской ГРЭС в Кемеровской области. Приказ только что подписан Анатолием Борисовичем Чубайсом. Идея такая: строятся сразу два блока по 660 мегаватт. Первый будет построен на обыкновенном сверхкритическом давлении, второй – на суперкритике. Разницу между стоимостью этих двух блоков мы попросим у государства. Заметьте, государство не целиком платит, а покрывает разницу между ценой на старый и новый проекты. И может эту разницу правами обставлять на использование ноу-хау, хотя, кстати, за границей государство обычно совсем ничего не требует, а зарабатывает на результатах его реализации – на новых рабочих местах, налоговых отчислениях и так далее. Вот такая бизнес-идея. Мы это сдвинем с мертвой точки и потом, скорее всего, сформулируем специальные условия для работы этого блока в рынке, потому что это явно экспериментальный и довольно рисковый проект. Но считаю, что мы обязаны иметь собственную технологию. Нам нельзя отставать. Глобальных проблем я здесь не вижу, хотя это сложная инженерно-материаловедческая задача. К приказу Анатолия Чубайса приложена программа страниц на десять, где расписаны все исследования, которые должны быть проведены, прежде чем мы выйдем на серьезное полевое проектирование: там много научной работы и для ЦКТИ (Центральный котлотурбинный институт. – «Эксперт»), и для ВТИ, и для ЦНИИТмаша (Центральный научно-исследовательский институт технологий машиностроения. – «Эксперт»). Надо сразу делать типовой проект, чтобы не проводить бесконечное количество исследований по разным блокам. Думаю, к 2013–2014 году такой блок будет построен.

– В России маятник предпочтений качнулся от большой энергетики к малой, от централизованного – к децентрализованному энергоснабжению.

– Знаете, я только против крайностей. В теплоснабжении нет идеального рецепта. Но нельзя вводить себя в заблуждение, что малой энергетикой можно всерьез обеспечить страну энергией. Это касается и альтернативных источников в том числе. Часто говорят, что малая энергетика дешевле на киловатт установленной мощности. Но это если отдельно считать, а вот прикиньте: один блок на 450 мегаватт построить или там 50 штук по 9 мегаватт? Абсолютно все выгоды сожрет. А персонал? Не говоря уже о том, что на малых блоках такой эффективности не достигнуть, как на больших. К счастью, никто в стране не считает, что всерьез можно рассуждать так: давайте-ка, дескать, мы не будем строить блоки на угле на 660 мегаватт, а построим много мелких. И заместим их. Нет. У нас там в генсхеме есть место и для малой энергетики, но без детализации. Это и понятно, просто ее планировать невозможно и бесполезно. Это может решить только конкретный потребитель.

(О рынке энергомашиностроения читайте в специальном приложении «Разгон тихоходной турбины».)

Ирик Имамутдинов

Фото: Александр Крупнов

Источник: «Эксперт»