Наука и технологии |
Односторонние технологии30.05.08 Без собственной модели инновационного развития на внутреннем и мировом высокотехнологичных рынках существенной доли России не получить.
«ХОЛОДНАЯ АВСТРАЛИЯ» – В России формируется инновационный вектор, ориентированный на сокращение зависимости от сырья и природных ресурсов и выпуск технологической продукции. Как можно оценить уровень конкурентоспособности российской продукции? – Во-первых, надо сказать, что переход на инновационный путь развития российской экономики – абсолютно правильный постулат, верное направление внутренней экономической политики. И все расчеты российских и зарубежных экономистов показывают, что если сохранится существующая энергоориентированная модель, то темпы роста будут недостаточными для того, чтобы действительно преодолеть отставание от развитых индустриальных стран, например, Евросоюза, и обеспечить достойный уровень жизни населения. Вопрос в том, какая это может быть модель и где лежат точки роста высокотехнологичных отраслей, которые подходят для России. Я думаю, что здесь, с одной стороны, нужно создавать институты, которые позволят этим отраслям как бы расти снизу. Я имею в виду понимание роли и значения науки и технологий в самом обществе – государство не может контролировать все процессы «от» и «до». Но с другой стороны, должна быть активная продуманная промышленная политика выявления и поддержки точек роста. Направлять усилия государства повсюду, инвестировать деньги куда только можно, как бы поливая из огородной лейки, будет неверно. Это не поможет. России при переходном характере экономики, гигантском пространстве, богатстве природных ресурсов нужна специфическая модель инновационного развития. Наверное, нельзя взять японскую, корейскую или немецкую схему и просто копировать ее. Интересно посмотреть на эти точки роста. К сожалению, мы видим, что пока мало отраслей, которые могли бы играть заметную роль. Пока они не имеют достаточной критической массы для этого. – Что это за точки роста? – Мы знаем о многих из них – существуют довольно успешные примеры в области лазерной техники, в сфере обработки поверхностей, оптических технологий, создания и производства новых материалов. Общеизвестно, что некоторые из них пришли из оборонной промышленности. Отдельно можно выделить сегмент информационных технологий и создания программного обеспечения, биотехнологии, а в последнее время особый интерес представляют нанотехнологии. Одни развиваются самостоятельно, другие – при поддержке правительства. Хотя в Германии похожий подход: государству сложно, да и не нужно поддерживать, продвигать 20 отраслей, берутся только четыре–пять – так или иначе государственные средства ограничены. При этом конкуренция играет важную роль – наращивание критической массы внутри страны приведет к тому, что однажды российская индустрия высоких технологий попробует или, лучше сказать, рискнет по-настоящему выйти на зарубежный рынок, и только тогда произойдет столкновение с другими технологиями. Причем, возможно, с гораздо более эффективными, современными и точными. Пока же здесь, в России, слишком мало предприятий высокотехнологичной сферы. Я думаю, что Россия должна использовать конкурентные преимущества, которые у нее есть. Если исходить из возможностей и ограничений, которые здесь имеются, то фабрикой мира, как Китай, она никогда не станет – нет достаточного и дешевого ресурса рабочей силы. Экономически правильнее сохранить модель, использующую богатство природных ресурсов, но с внедрением очень эффективных технологий их переработки и всего, что с этим связано, а также с применением того интеллектуального ресурса, в котором уже есть потенциал и точки роста – лазеры, оптика, софт, возможно, космические и военные технологии. Вот такая комбинация. Кто-то однажды сказал, что Россия, в принципе, должна стать «холодной Австралией» – при освоении больших запасов природных ресурсов, значительном экспорте нефти и газа в страны АТР, Австралия смогла диверсифицировать экономику и сделать ее постиндустриальной. – Высокие технологии должны быть в первую очередь востребованы на внутреннем рынке или экспортироваться и создавать конкурентоспособность на мировом? – И то, и то, конечно. Но чтобы стать конкурентоспособным на мировом рынке, российский производитель высоких технологий должен вначале стать нормальным игроком на внутреннем. Если ниша на внутреннем рынке со временем покажется узкой, то нужно как можно быстрее выходить за рубеж. При этом нельзя забывать, что внешнеэкономические операции требуют от компаний совершенно иных ресурсов – для начинающих предприятий такие операции могут оказаться губительными. Вряд ли у небольшой компании получится провести масштабную сделку на мировом рынке – у нее нет необходимой ликвидности и ее продукт будет пользоваться маленьким спросом, так как не будет достаточно средств для проведения необходимых маркетинговых мероприятий. Завоевание позиций на собственном рынке – первый шаг. Такая стратегия подходит для большинства ваших рынков. НЕМЕЦКИЙ ОПЫТ – Какую оценку вы даете роли фундаментальной и прикладной науки в этих процессах? – В России, наверное, главная проблема в том, что связь между фундаментальной и прикладной наукой все еще слаба. Очевидно, что есть много исследований в фундаментальной науке, но очень сложно сделать тот самый переход от одного направления к другому, то есть переключить фундаментальность на прикладные возможности. Причем следует уметь делать это достаточно быстро. И здесь играет роль инертность и, наверное, даже консервативность структуры научного сообщества. В ней еще много фундаментальных научных институтов (в каком состоянии они находятся – другой вопрос), но нет таких организаций, точнее, целой сети организаций, как, например, в Германии – Общество имени Фраунгофера, немецкий исследовательский фонд DFG и ряд других, которые помогают трансформировать научные результаты в производство и технологии. Кстати, приемы для обеспечения большой вероятности такого перехода достаточно просты. Например, в Обществе имени Фраунгофера существует обязательство – ученые получают софинансирование со стороны коммерческих фирм, заинтересованных в изучении определенного сегмента науки или технологий. Таким образом, получается, что с самого начала проекта проверяется, действительно ли это представляет интерес для экономики и будет востребовано на рынке. Проблема российских предприятий не только в представлении проектов, их презентации, но и в целом в коммерчески ориентированной направленности исследовательских работ. Достаточно интересен тот факт, что в настоящее время мы обмениваемся опытом с Минэкономразвития по вопросу формирования правильной стратегии при внедрении венчурного финансирования в России, то есть определяем, как можно передать немецкий опыт в этой области. И сталкиваемся с тем, что дело даже не в деньгах, не в венчурных инвестиционных средствах. Они есть. Дело в самих проектах, больших и интересных, которым можно было бы предоставить венчурный капитал. Специалисты, долго работающие на рынке венчурного финансирования в России, отмечают, что даже размеры финансирования проектов недостаточны, чтобы быть интересными венчурным инвесторам. Ситуацию осложняют специфичные и не совсем перспективные направления, низкая прикладная ориентация, в конце концов, люди, сами ученые пенсионного и предпенсионного возраста. К сожалению, потеряно целое поколение, представители которого в 1990−е годы, занимаясь здесь перспективными научно-исследовательскими проектами, уехали в США, Германию, Израиль и там прекрасно занимаются исследованиями. Привлечение их на родину могло бы стать колоссальной задачей для российского правительства. – Почему МЭРТ обратилось к немецкому опыту? Почему бы не взять за основу опыт американцев? – Я думаю, что в этой сфере американский опыт даже лучше, чем немецкий. Но с американской моделью и так уже многие аспекты отработаны. Нам совершенно откровенно было сказано, что когда выстраивалась система, например, Российской венчурной компании, прототипом стали американская и израильская модели. И совсем небольшой упор был сделан на европейский опыт. Они хотели бы привлечь больше европейских компаний, венчурных фондов, структурно поучиться у Германии. Мы действительно сначала считали: о’кей, речь идет только о привлечении инвестиций и каких-то правовых аспектах для создания условий венчурного финансирования. Это тоже играет роль. Но затем поняли, что эта проблема связана именно с индустриальной технологической политикой – одно без другого не решить. ОБЩЕЕВРОПЕЙСКИЙ ВОПРОС – В России научную деятельность, как фундаментальную, так и прикладную, финансирует государство. Научные институты являются бюджетными организациями, правда, имеют возможность осуществлять коммерческую деятельность в рамках своей компетенции. В Германии же доля государственной поддержки в общем объеме финансирования научной сферы значительно уступает частной – научные исследования финансирует коммерческий сектор. Можно ли сказать, что именно производственные компании являются главной стороной, предъявляющей спрос на инновации и разработки? – На самом деле, государство во многом определяет приоритеты. Вы знаете, что Германия стала мировым лидером в создании всех «зеленых» технологий: альтернативных источников энергии, энергосбережения. И это были гигантские программы государственной поддержки. Во-первых, они давали чисто экономическое преимущество. Например, делать ветряные установки в Германии это, образно говоря, то же, что печатать денежные купюры – государство просто доплачивает премию компании за то, что она получает ток безвредным для экологии способом. Похоже на субсидию, но выданную не на саму разработку, а на ее результат, поскольку технология новая и дорогая. Кроме того, есть федеральные программы, в том числе министерства окружающей среды, выделяющие очень большие средства и поддерживающие саму научную разработку в сфере солярной, ветряной энергии, энергосбережения и так далее. Но есть и другая сторона медали – немецкие предприятия и производственные компании могут динамично развиваться только тогда, когда вкладывают в свою продукцию интеллектуальную добавочную стоимость. Они мотивированы иметь в структуре компании научно-исследовательский отдел, финансировать разработки в технических университетах. Германию даже иногда критикуют, говорят: у вас страна hi-end of low-tech. То есть, скажем, автомобильная промышленность считается не совсем высокотехнологичной отраслью, чем-то из прошлого, на самом деле есть более подходящие – биотехнологии, нанотехнологии, чиповые технологии. Но это неправда. Как раз сейчас, в ситуации общего мирового финансового кризиса, Германия оказывается как бы вне его, поскольку имеет наибольший вес индустриального производства по сравнению с другими западными странами. Немецкий конек не финансовый, как например, в Швейцарии, а производственный сегмент, менее зависимый от проблем нынешнего финансового кризиса. Да, немецким предприятиям сложнее конкурировать по цене, но они всегда впереди по качеству и инновациям. Поэтому это просто инстинкт выживания. Многие немецкие компании: не только крупные корпорации, но и средние предприятия – являются мировыми лидерами на своем рынке. Они находятся в постоянной гонке за улучшение своей продукции. Но немецкие машины, оборудование, электротехника и все остальное требуют высокотехнологичного интеллектуального ресурса, больших вложений, расходов – немецкие инженеры совсем не дешевые. И на самом деле, это даже не немецкий вопрос, а европейский. По европейскому законодательству, само правительство Германии не имеет права полностью просто брать и субсидировать научные организации и их исследования. Устанавливаются определенные рамки, доли объемов поддержки. Остальное должны предоставить частные компании, готовые вести научно-исследовательские работы в каком-либо техническом университете – в Германии именно в этих организациях сосредоточены не только преподавательские, но и прежде всего инновационные ресурсы. Вот такое золотое правило для компаний – если хотите получать государственные субсидии, то вкладывайте и свои средства. – Еще какие-то источники финансирования возникают? – Если посмотреть на науку глобально, на то, как она интегрируется в европейское или мировое научное сообщество, это уже не национальный вопрос. Европейский союз финансирует Европейскую рамочную программу. Сейчас началась седьмая по счету программа. Ее бюджет варьируется в пределах 50 миллиардов евро на срок с 2007−го по 2013 год, это чуть меньше трети всего бюджета России на 2008 год. Одно из условий программы – разработчики должны создавать кооперацию минимум с тремя сторонами. Таким образом, продвигается идея, чтобы исследования были глобальными, а не строго национальными. Да, существует достаточно много общеевропейских программ поддержки. В этом смысле источники финансирования науки в Европе довольно обширные. Кроме того, существует очень сильная патентная защита, защита интеллектуальной собственности. Но и в Германии не все так просто: мне недавно пришлось беседовать с одним эмигрировавшим в Америку профессором, работающим в крупнейшем центре в сфере оптики в университете столицы штата Аризоны городе Финиксе. Он сказал: «В Германии я – чиновник, получаю стабильную государственную зарплату, знаю, что буду делать до выхода на пенсию, и у меня ужасные ограничения. В США же я должен постоянно искать возможности получения грантов, создавать программы с фирмами. Это не настолько стабильно, но дает мне гигантские возможности». Наверное, такая система намного лучше и обеспечивает хороший результат. Но американская модель явно более гибкая и дает в конечном итоге большие возможности и лучшие результаты. Многие ученые уезжают из Германии в США, хотя качество и комфортность жизни в Германии не хуже, чем в США. Но не хватает вот этой свободы. Конечно, многие возвращаются через пять–семь лет. Если они достигают заметных успехов, то свободно могут вернуться и получить здесь признание. САМАЯ СЛОЖНАЯ ОБЛАСТЬ – Для кого проводятся исследования, финансируемые государством? Насколько соотносимы между собой социальный, научный и коммерческий интересы? – Такой чисто утилитарный подход к науке, конечно, неправильный. Если мы будем так узко смотреть, то не будем финансировать ни германистику, ни философию. Про общественные науки можно вообще забыть. Государство обязано обеспечить какой-то уровень развития культуры, цивилизации, и не в каждом случае следует учитывать коммерческий интерес. Нужно и то, и другое. Наверное, никто не нашел такой идеальной модели, но опять же, нужна фундаментальная наука, результаты которой могут трансформироваться в прикладные исследования. Надо давать науке и инновациям – это важно – развиваться снизу. В Америке это хорошо видно, когда часто небольшие фирмы вырастают из «гаражных» фирм. Необходимо создавать условия для компаний, чтобы они могли развивать свои исследовательские направления. В самом деле, не следует видеть антагонизм между фундаментальной и прикладной наукой. В Германии осталось очень мало направлений, в которых наука финансируется исключительно государством. С другой стороны, если бы науке не давалось свободное пространство, в котором она могла бы делать все, что угодно, тогда, извините, ни Томас Эдисон, ни Никола Тесла никогда ничего не изобрели бы. С другой стороны, я несколько скептически настроен по отношению к возврату таких гигантов научной мысли, которые были в Советском Союзе, и к той форме, которая существует сейчас в России, когда создаются научные монстры в лице госкорпораций. Можно ли так науку развивать? Не знаю. Да, Россия определила приоритеты – нанотехнологии. Государство может это делать. Но всегда нужно смотреть, чтобы рыночные механизмы саморегуляции играли свою роль. Это должно быть софинансирование, чтобы обеспечить однозначный коммерческий интерес. А только спускать все сверху, боюсь, не получится или удастся, но с очень большими потерями. В Германии политики часто говорят, что инновации – одна из самых сложных областей. Потому что их нельзя навязывать сверху. Они появляются там, где их никто не ожидает. В России, как мне кажется, это начинают понимать. Но налицо противоречивая ситуация. С одной стороны, есть желание развивать инновации, а с другой, если посмотреть на административные барьеры, с которыми сталкиваются малые и средние предприятия и инновационные компании, становится ясно, что сам изобретатель, прежде чем произвести или даже попробовать выпустить продукт, должен истратить кучу бумаги. – Что определяет перспективность совместных работ немецких и российских ученых? – В научной кооперации об этом сложно судить. Наука – глобальный процесс, и концентрировать внимание на развитии научных отношений только двух стран было бы странно. Более того, научное знание может и не быть каким-то секретом, оно доступно само по себе, по своей природе и хотя бы потому, что существует огромное количество международных научных журналов. Большую защиту от конкуренции и охрану технологий я хотел бы видеть на уровне фирм. Именно в этой среде создается наибольшая добавленная стоимость, именно фирмы генерируют силы, ресурсы, свою прибыль. И, скажем, французов с их идеей создания национальных чемпионов, так называемых national champions, можно понять. Потому что они понимают, что как только продадут какую-то важную большую фирму немцам или американцам, центр принятия решений будет уже не у них. И деньги будут тоже не у них. Это такая очень активная промышленная политика французского государства с сильной поддержкой компаний, которые не только доминируют национально, но и играют важную роль на мировом рынке. Даже если предприятия убыточны, французы говорят: мы готовы несколько лет санировать их государственными деньгами, но не продавать. А в Германии очень часто наоборот: если нас хотят покупать, то все о’кей – это рыночные отношения. Николай Самсонов, заместитель главноего редактора «Эксперт Сибирь» Источник: «Эксперт Сибирь» |
Заинтересованы ли Германия и Западная Европа в продукции российского высокотехнологичного сектора? Председатель правления Российско-германской внешнеторговой палаты
