Право на парковку

22.05.08

Во дворе Французской академии имеет российский лауреат самых престижных международных научных премий Кроуфорда и Филдса.

В Стокгольме шведский король вручил эквивалент «Нобеля» – премию Кроуфорда – нашему соотечественнику, 43-летнему математику Максиму Концевичу.

А десять лет назад этот уроженец подмосковных Химок и выпускник мехмата МГУ был удостоен главной математической премии – медали Филдса. С 1990-х годов он работает во французском Институте высших научных исследований, а до этого занимался наукой в институте Макса Планка, в американских университетах Беркли, Принстона и Гарварда. С лауреатом престижной премии встретился корреспондент «РГ».

Российская газета: Одним из первых, кто получил эту премию четверть века назад, был наш выдающийся математик Владимир Арнольд. В этом году Шведская академия наук решила ее разделить на троих. Почему?

Максим Концевич: Половина премии, а это 250 тысяч долларов, досталась астрофизику, академику РАН Рашиду Сюняеву, мы же с американцем Эдвардом Уиттеном разделили вторую половину. Премию учредил шведский промышленник Кроуфорд, который занимался производством медицинского оборудования и заработал на этом большие деньги. Она присуждается раз в год, чередуясь, за достижения в следующих областях: «экология», «геофизика», «математика – астрономия».

Что касается первых двух дисциплин, то с этим проблем не было. Но найти ученого, который преуспел бы одновременно в математике и астрономии, долго не могли. Поэтому и решили ее разбить на две части.
Вообще Филдсовская премия, конечно, более престижна. Ее вручают раз в четыре года на международном математическом конгрессе. Но в денежном выражении она невелика. Мне ее хватило лишь на то, чтобы в доме, который купил в рассрочку, поменять отопительную систему. Но и Кроуфордской не хватит полностью рассчитаться с кредитом.

РГ: Как вы оказались в этом институте?

Концевич: В 1994 году я преподавал в Беркли, но, откровенно говоря, душа не лежала оставаться в Америке. И когда получил приглашение из Франции, то все бросил и вернулся на Старый континент. И не жалею.

В институте, где сейчас работаю, теоретиков немного: шесть постоянных профессоров и еще пять «визитеров» из французского Национального центра научных исследований. А место, надо сказать, одно из самых элитных в мире.

РГ: Французская математическая школа всегда высоко ценилась. Но ведь и российская, советская ей не уступала...

Концевич: На рубеже 80-90-х годов прошлого века многие наши математики разъехались по всему свету. А ведь раньше действительно у нас было мощное математическое ядро. В основном ученые уехали в Америку, но и во Франции многие осели.

Здесь математическая школа сильно поднялась после войны, особенно в 1960-е годы. И в этом заслуга Александра Гротендика – одного из самых выдающихся математиков ХХ века, создателя современной алгебраической геометрии, который стоял у истоков нашего института.

Надо отметить, что контакты с российскими учеными, в том числе неформальные, были весьма тесными. К примеру, сюда, в Бюр-сюр-Иветт, приезжал Владимир Арнольд, которого интересовали работы француза, создателя теории катастроф Рене Тома. Бывали здесь и другие наши замечательные математики – Александр Кириллов и Юрий Манин.

В России также была сильная школа, которая активно и успешно разрабатывала многие математические направления, включая алгебраическую геометрию. Достаточно упомянуть имя Игоря Шафаревича – учителя Манина, у которого был свой оригинальный взгляд на этот предмет.

Я поддерживаю связи с соотечественниками – и с теми, кто работает за рубежом, и с теми, кто в Москве.

РГ: Максим, как вам живется и работается в этом чудесном городке?

Концевич: Знаете, большинству математиков приходится преподавать. Занятие же исключительно фундаментальной наукой, которой является теоретическая математика, удел немногих. Я в их числе. В Бюр-сюр-Иветт условия идеальные. Вообще в мире, по крайней мере в той области, которой я занимаюсь, есть два таких места. Это здесь и в США – Институт высших исследований в Принстоне.

РГ: Как вы стали французским академиком? Когда это произошло?

Концевич: Это случилось лет пять назад. По правде говоря, никаких усилий не прикладывал. Сначала мне об этом сообщили знакомые, а после получил официальное подтверждение. Думаю, что свою роль сыграла моя Филдсовская премия. Наверное, считается, что ее обладателю вроде бы положено быть членом Академии наук. Правда, спросили моего согласия. Я не возражал.

РГ: Есть у вас как у академика какие-то привилегии?

Концевич: Кроме того, что это почетно и престижно, у меня есть право оставлять машину во дворе академии. Учитывая проблемы с парковками в центре Парижа, вещь весьма полезная. Ежемесячная доплата академикам невелика – 300 евро.

РГ: Максим, чем сейчас вы занимаетесь?

Концевич: Я люблю разную математику. Премию Кроуфорда я получил за работы на стыке математики и теоретической физики. Можно сказать, что участвую в диалоге физики и математики со стороны последней. Много занимаюсь теорией струн, которую считаю в некотором роде «лебединой песней» теоретической физики. Она появилась в середине 1980-х годов. Причем одна из главных идей теории родилась у нас: ее выдвинули физики из Черноголовки – Белавин, Поляков и Замолодчиков, которые предложили оригинальный способ описывать критические явления в двумерной физике.

Вообще все это очень «крутая» наука, которую объяснить крайне трудно. Скажу только, что с помощью теории струн сегодня пытаются объяснить многие загадочные явления физики, скажем гравитацию или кварки. Однако пока все это лишь гипотеза, никаких экспериментальных подтверждений нет. Правда, физики надеются на новый ускоритель в ЦЕРНе – Европейском центре ядерных исследований в Швейцарии, пуск которого ожидается уже в этом году. Возможно, он откроет новые тайны материи.

РГ: Вы окончили в свое время мехмат. Говорят, что у вас были проблемы с поступлением?

Концевич: Смешная история. Моего старшего брата Леонида просто завалили – фамилия не понравилась, хотя она – польская. Меня тоже чуть было не срезали. Дело было в 1980 году, когда проходила Московская Олимпиада. Из-за нее в Москве была отменена другая олимпиада – международная математическая для школьников, участники которой, а я был бы в советской сборной, автоматически зачислялись на мехмат. Так что я поступал на общих основаниях. Было сопротивление, но, говорят, свое слово сказал академик Колмогоров.

РГ: А ваши товарищи по мехмату, где они?

Концевич: Кто где. Когда ездил в Швецию на получение премии, встретил там однокурсницу. А так многие разбросаны по странам и континентам. Кто-то остался в Москве.

РГ: С родителями часто видитесь?

Концевич: Они часто приезжают сюда. Мой отец – востоковед, и пять лет вместе с мамой жил в Южной Корее. Я же в Москве последний раз был четыре года назад – выправлял себе российский паспорт. До сих пор числюсь в Институте проблем передачи информации.

РГ: Считается, что теоретическая математика далека от практики. Мол, работают на вечность и трудно сказать, когда та или иная красивая математическая формула пригодится...

Концевич: Английский математик Харди сто лет назад, к примеру, считал, что теория чисел никогда не будет иметь никакого практического приложения. А сегодня на ней основаны криптография и вообще все кодирование. И таких примеров масса.

РГ: Кто из россиян помимо вас входит в состав научного совета вашего института?

Концевич: Михаил Громов из Санкт-Петербурга. Он считается самым великим геометром ХХ века, но последнее время больше интересовался биологией. Еще Никита Некрасов – теоретический физик. Ему 34 года. Так что из 13 человек научного совета – трое россияне. Мы можем приглашать коллег из других стран, включая российских. Иногда на время – неделю, месяц, полгода. Платим командировочные, даем бесплатное жилье.

РГ: А ваша жена тоже человек науки?

Концевич: Катя блестяще окончила мехмат, говорит на четырех языках, увлекается оперным пением и реставрацией антиквариата. Воспитывает сына. Матвею сейчас уже семь лет.

РГ: Тяжелые времена для России позади, страна осознала свои приоритеты, и для нормального развития без науки не обойтись. Как вы считаете, реально восстановить научный потенциал, который мы утеряли?
Концевич: Конечно. После революции математическую школу создавали с нуля и сделали ее первейшей в мире. Кстати, и во Франции после Первой мировой войны, во время которой было практически уничтожено целое поколение, математическая школа возродилась буквально на ровном месте. Большие надежды возлагаю на центр по непрерывному математическому образованию, что в Москве рядом с Арбатом. Кроме того, у нас остались математические школы, где на раннем этапе выявляются и пестуются таланты. Все наши крупные ученые среднего возраста – выходцы из этих школ. Так что я настроен оптимистично: в России всегда было много светлых голов, и они о себе непременно заявят.

Кстати
Вчера стало известно, что выдающийся российский математик Владимир Арнольд, о котором так тепло говорит Максим Концевич, стал лауреатом Государственной премии РФ.

Вячеслав Прокофьев, Бюр-сюр-Иветт

Источник: «Российская газета»