02.10.10
В начале 70-х годов XIX столетия солидная нью-йоркская фирма «Фелпс, Додс и Ко», занимавшаяся торговлей металлами, понесла значительные потери, после того как конкуренты, перебивая более выгодными предложениями, несколько раз «уводили» буквально из-под носа компаньонов совсем готовые контракты
После очередного такого провала весной 1872 г. у владельцев фирмы возникли смутные подозрения о том, что из их офиса уходит конфиденциальная информация об особо ценных и выгодных сделках.
Дабы выяснить все досконально, Фелпс и Додс обратились в одно из частных детективных агентств, посулив сыщикам солидную награду, если те помогут выявить офисного Иуду. Затеяв негласное расследование, сыщики очертили круг подозреваемых, включив в него доверенных сотрудников фирмы, располагавших сведениями, которые могли бы заинтересовать «перехватчиков». Таковых в конторе фирмы было немного, и потому очень скоро на стол боссов легли первые отчеты, из которых следовало, что ни в прошлом, ни в настоящем у этих людей не было никаких подозрительных моментов. Связи – самые обычные для людей их рода занятий и доходов. Траты также соответствовали заработкам. В личной жизни ничего подозрительного обнаружено не было, за исключением несущественных мелочей. Отчитываясь перед заказчиками расследования, сыщики клялись, что служащие конторы ни при чем – они знали их уже как собственных родственников.
В качестве следующего шага руководство агентства предложило установить круглосуточное наблюдение за самим офисом фирмы, мотивируя это тем, что кто бы ни крал секреты фирмы, уходили они из стен конторы. Эта весьма здравая мысль наилучшим образом оказалось подтверждена практикой: буквально в первую же ночь, после того как наблюдение за офисом фирмы стало круглосуточным, наблюдатели зафиксировали, как около полуночи, когда в помещениях, занимаемых «Фелпс, Додс и Ко», не осталось никого из служащих, к дверям дома, в котором располагалась контора торговцев металлами, подошел какой-то человек. Он постоял у подъезда, осмотрелся и трижды стукнул в дверь. Через несколько секунд дверь приоткрылась, и поздний гость юркнул внутрь – сыщики, уже знавшие всех служащих фирмы в лицо, были уверены, что вошедший не был клерком «Фелпс, Додс и Ко».
Неизвестный покинул контору только около четырех часов утра. Следом за ним пошел сыщик, а напарник дождался, когда утром пришла смена, и доложил о случившемся. Старший агент связался с боссами фирмы и выяснил, кто из ночных сторожей дежурил в ту ночь в конторе. Это был некто Петерсон. Сторожей вообще и Петерсона в частности агенты бюро не проверяли – их интересовали только те, у кого был доступ к секретам фирмы; сторожа принадлежали к младшему персоналу, и на них просто не обратили внимания. Теперь же, восполняя это упущение, за Петерсоном пустили слежку, и тот привел наблюдателей к дому, в котором снимали квартиры состоятельные холостяки. Ничуть не смущаясь статусом богатого дома, мистер Петерсон уверенно вошел в подъезд, поднялся на второй этаж и покрутил механический звонок одной из дверей. Его впустили.
Сыщики засекли, в какую именно квартиру вошел сторож, и отправились вниз в швейцарскую, чтобы навести справки о квартиранте. Там наткнулись на своего коллегу, следившего за тем незнакомцем, который побывал ночью в конторе «Фелпс, Додс и Ко», – он уже успел выяснить, что в интересующей детективов квартире жил мистер Нельсон, биржевой маклер. Все оказалось до обидного просто: спустя несколько минут Петерсон покинул квартиру Нельсона, весело насвистывая, сбежал по лестнице и вышел на улицу. За ним не стали даже следить, чтобы не вспугнуть, – все и так было яснее ясного: сторож получил плату за то, что впустил маклера Нельсона в контору, чтобы тот мог спокойно покопаться в бумагах владельцев фирмы.
Выслушав доклад агентов, компаньоны велели им дождаться, когда Нельсон явится в следующий раз, и брать его с поличным. Ждать пришлось недолго – в конторе полным ходом шла подготовка к заключению нового выгодного контракта, сведения о котором, судя по всему, очень интересовали Нельсона. Во время следующего дежурства Петерсона маклер опять явился около полуночи к дверям конторы, постучал условным стуком и был впущен. Спустя два часа, когда мистер Нельсон снова показался на крыльце, его уже поджидали агенты нью-йоркской полиции, приглашенные владельцами фирмы.
Во время обыска у Нельсона нашли дубликаты ключей от кабинетов Фелпса и Додса, от бюро старших клерков конторы и стального шкафа с документами фирмы. В записной книжке Нельсона оказались выписки, сделанные из секретных бумаг компании, и копии деловых телеграмм. Казалось бы, вот она, победа сил добра над легионом нечистоплотной коммерции… ан не тут-то!
Уже утром столь замечательно начатая операция уперлась в тупик. С ордером на арест сторожа Петерсона не возникло никаких проблем – ему предъявили обвинение в нарушении обязанностей, предусмотренных контрактом. Зато никто решительно не знал, как сформулировать причину ареста мистера Нельсона за отсутствием такого рода прецедентов: ни в федеральном законодательстве, ни в уголовном кодексе штата Нью-Йорк не имелось статей, по которым бы следовало наказание за кражу частной информации. Этой лазейкой и воспользовались опытные адвокаты шпиона-маклера, позиция которых была весьма сильна.
Каким образом квалифицируются действия их подзащитного, вопрошали они суд, решавший вопрос об аресте и возбуждении уголовного дела. Какая статья закона их предусматривает? Раз нет статьи, карающей за подобного рода действия, значит и уголовного дела возбуждать нельзя, а следовательно, клиент аресту не подлежит.
И мистера Нельсона отпустили, не предъявив обвинения.
***
Прецедент ареста и попытки осуждения за кражу сведений, составляющих коммерческую тайну, в 1872 г. породил сенсацию, но, как оказалось, это вовсе не было отдельным явлением жизни, скорее наоборот: кража чужих секретов в мире промышленности, науки и коммерции уже сложилась в целую систему. Просто прежде не удавалось схватить с поличным покушавшегося на похищение частного секрета, а главное – довести это дело до суда.
Английский химик, нашедший способ дешевого производства лимонной кислоты, рассчитывал заработать на этом деле миллионы. Работы в частной лаборатории, располагавшейся во втором этаже дома по лондонской Флит-стрит, находились в стадии последних проверочных опытов. Ученый уже начал готовиться к получению патента и все сведения о сути исследования держал в строжайшей тайне. Покидая лабораторию, химик тщательно запирал дверь, а на первом этаже того же дома помещался модный магазин, в котором днем всегда были люди, а ночью дежурил сторож. Казалось, что беспокоиться о безопасности было незачем. Однажды химик-экспериментатор пошел перекусить, как всегда, закрыв дверь лаборатории на ключ, а когда через полчаса вернулся, то оказалось, что некто неизвестный, забравшись через трубу камина в его кабинет, украл тетради с записями и формулами. Через некоторое время способ добывания лимонный кислоты, совершенно идентичный тому, над которым работал ученый-одиночка, запатентовала солидная фирма. Юристы, к которым обратился обворованный химик, не хотели даже браться за это дело, объясняя ему, что из этого выйдет только пустая трата времени, денег и нервов. «Ведь невозможно доказать, что это именно вы изобрели этот способ, а не исследовательский отдел фирмы, получившей на него патент, – втолковывали адвокаты потерпевшему от шпионов, нанятых фирмой. – Кто и как определит, что формулы были украдены, а не получены в результате исследования, может быть, в чем-то и совпадавшего с вашими исследованиями?» Оставшемуся «при пиковом интересе» ученому пришлось только рукой махнуть и смириться.
Там же, в Англии, в конце XIX в. некий мистер Гунтман изобрел способ производства высококачественной стали и вложил немалые средства в построение завода неподалеку от Шеффилда. Понимая, что за тайну его производства многие из конкурентов были бы не прочь выложить большие деньги, Гунтман был крайне осторожен: он принимал на работу только проверенных и надежных людей, платя им приличное жалованье, обнес завод высоким забором и выставил у ворот надежную охрану. Однажды зимней ночью у ворот предприятия Гунтмана появился нищий бродяга в лохмотьях. Сотрясаясь всем телом от холода, он умолял охранников пустить его на завод погреться у пылающих горнов. Те стали гнать его, но оборванец все просил и просил, пока, наконец, охранники не сжалились. Когда его впустили в цех, он бросился к печам и долго крутился перед ними, поворачиваясь то одним боком, то другим, протягивая попеременно то руки, то ноги к жаркому огню. Согревшись, бродяга уселся в теплом уголке и задремал. Так он и просидел до утра, пока рабочие не получили сталь. Когда пошел процесс разливки металла, охранники погнали оборванца прочь, говоря, что сейчас должен приехать хозяин, чтобы проверить качество металла. Уходя, нищий сердечно благодарил охранников за их доброту, и, надо думать, он был вполне искренен, хотя и ироничен. Благодарить ему действительно было за что. Ведь под личиной нищего бродяги скрывался агент конкурирующей компании, который унес с собой все тонкости процессов получения стали по методу Гунтмана, которые он подмечал опытным взглядом инженера-металлурга, пока изображал пригревшегося бездомного. С этого дня секрет мистера Гутмана [Т1] престал быть секретом.
Точно так же некий Джеймс Шерман похитил секрет производства белой жести, свято хранимый голландскими производителями более полувека. Предприимчивый джентльмен приехал в Голландию, нашел завод, производивший этот сорт жести, дождался ночи и, перемахнув через забор, пробрался в цех, где просто подсмотрел весь процесс.
***
Не избегали соблазнов поживиться чужими коммерческими или промышленными тайнами и россияне. Мало кто знает, что знаменитый художественный промысел гжельской посуды возник в немалой степени вследствие действий частных агентов, похищавших промышленные секреты конкурентов.
Местность называемая Гжелью, раскинулась верстах в 50 от Москвы на территориях Бронницкого и Богородского уездов Московской губернии. Это собственно три села: Гжель, Речицы, Карпово – и десяток деревень вокруг них. Земля в этом краю глинистая, а потому хлеб она родила плохо, и местные крестьяне испокон веку промышляли гончарным ремеслом. Вырабатывали они простую и довольно грубую посуду, называемую «красненькой» за цветовой оттенок, возникавший после обжига. Так продолжалось до тех пор, покуда в 1802 г. крестьянин Назар Максимов возле деревни Мининой не наткнулся на залежи глины, подходившей для выработки из нее простого фаянса – керамических изделий более высокого качества. Из «мининской глины» в Гжели стали изготовлять посуду, которая на первых порах не пользовалась большим спросом, – фаянсовые фабрики появились в России еще в 20-х годах XVIII столетия, и изделия этих старых фирм качеством значительно превосходили гжельские.
Целых десять лет дела торговцев «гжельским полуфаянсом» шли ни шатко ни валко, а потом все произошло в точности по старой русской поговорке «Не было бы счастья, да несчастье помогло» – нежданно-негаданно наступил военный 1812 г., а с ним и «огненное разорение Москвы». После отступления французов, когда жизнь на московском пепелище начала возрождаться, возник огромный спрос на недорогую, но качественную посуду. Старые фирмы с их производством и ценами обеспечить этот спрос не смогли, а гжельские поставщики не дремали, вывалив на рынки все старые запасы по самым необременительным ценам. Эта марка посуды стала довольно популярна, а зашевелившиеся у заводчиков денежки позволили им значительно расширить дело и работать над улучшением качества товара.
Чтобы местный фаянс не уступал качеством товарам «старых фирм», гжельским заводчикам требовалось узнать секреты составления смесей глины и хитрости обжига, применявшиеся конкурентами. Для этого на разные фаянсовые и фарфоровые заводы из Гжели отправились сыновья и близкие родственники местных владельцев предприятий, выпускавших посуду. Молодые люди нанимались простыми рабочими, стараясь высмотреть и запомнить, как устроено дело на старых заводах, чтобы потом все полезное применить, работая у собственного тятеньки или дядюшки.
В этих операциях промышленного шпионажа более всех остальных преуспел сын заводчика из гжельского села Речицы Афанасий Леонтьевич Киселев – по наказу своего батюшки он ушел из Гжели в Тамбовскую губернию и там нанялся на один из фаянсовых заводов в Темниковском уезде. Ловкий, сметливый и предприимчивый Афонька Киселев быстро освоился на заводе и сумел подольститься к главному мастеру, став его помощником. Заводик этот производил не только фаянс, но и фарфор; исходное сырье у них было одно и то же, а разница состояла лишь в составе смесей и температурном режиме обжига.
Ничего не записывая, а только полагаясь на память, Киселев примечал и запоминал рецептуру составов, постигал секреты красок, которыми расписывалась посуда, и тайны выделки глазури, которой покрывались изделия завода.
После того как Афанасий вернулся в родные края, его отец Леонтий Киселев на своем заводе начал большую реорганизацию производства. Затея эта едва не потерпела крах, когда выяснилось, что для задуманного не хватает денег, и тогда Афанасий снова пришел на выручку семейному делу – он женился на дочери богатого односельчанина Терехова, уговорив тестя стать компаньоном отца. Совместно две семьи устроили большой завод и под фирмой «Терехов и Киселев» стали выпускать фаянсовую и фарфоровую посуду очень высокого качества.
Эта фирма просуществовала недолго: после смерти Афанасия Леонтьевича Киселева наследники не смогли достойно продолжить начатое при его участии дело, и в середине 50-х гг. XIX века компания прекратила свое существование. Секреты киселевского фарфора стали известны многим производителям гжельского фарфора, их дополнили своим собственными изысканиями и теми сведениями, которые смогли добыть на других «старых заводах».
***
Бороться с похитителями коммерческих и промышленных тайн пытались с самых давних времен и разными способами. В России с методами сохранения тайн особо не стеснялись. Пример тому – судьба уроженца Суздаля Дмитрия Виноградова. Этот талантливый молодой человек вместе с Михаилом Ломоносовым был послан в Европу, где изучал химию, горное дело и физику. По возвращении в Россию его в 1744 г. направили на Порцелиновую мануфактуру, на которой пытались вырабатывать фарфор. У стоявшего во главе дела немецкого мастера мало что получалось, а потому вся исследовательская работа была возложена на Виноградова, который ставил опыты с сырьем, составлял рецепты фарфоровой массы, анализировал результаты экспериментов с красками. Чтобы никакие тайны производства фарфора не вышли из стен мануфактуры, самого Виноградова никуда не выпускали, он так и жил при заводе. Записи Дмитрий Иванович обязан был делать особым шифром и прятать их даже от своих учеников и помощников.
После нескольких лет упорной работы Виноградов добился цели, и мануфактура стала производить фарфоровую посуду хорошего качества, расписанную красками, изготовленными по формулам, выведенным Виноградовым. Но самому ученому этот успех ничего, кроме горя, не принес: чтобы он не продал свои тайны, днем за ним постоянно следили, а на ночь у дверей и под окнами его дома ставили караул. От такой жизни прежде веселый и жизнерадостный человек, хвативший вольного воздуха жизни европейского студенчества, Дмитрий Виноградов захандрил и, убедившись в том, что его уже никогда не выпустят на волю, запил горькую. Поддавшись приступу отчаяния, он пытался бежать, но неудачно, и после поимки его посадили на цепь, вделанную в стену. Цепь была довольно длинная, и он мог вполне свободно передвигаться по дому, но выйти никуда не мог. Зато водки ему давали по первому требованию. Так, сидя на цепи, как дворовая собака, и заливая горести сивухой, Дмитрий Виноградов написал свой единственный научный труд «Обстоятельное описание чистого порцелина, как оной в России при Санкт-Петербурге делается, купно с показанием всех тому принадлежащих работ». Спившийся ученый отмучился в 1758 г., умерев в возрасте 38 лет.
Такая метода хранить секреты считалась вполне себя оправдывающей, и позже, во времена правления Екатерины Великой, когда многие купцы и промышленники были приглашены для работы над составлением свода законов «Новое Уложение». Среди других депутатов был и представитель Серпейска купец Роман Глинков, который был выдающимся механиком-самоучкой. На своей прядильной фабрике Глинков устроил «самопрядильную машину», которую приводил в движение водяной двигатель вроде того что вращал мельничные жернова. На машине разом работали тридцать прядильных колес, а кроме того, от того же водяного двигателя работала мотальня, заменявшая труд девяти человек. Не останавливаясь на достигнутом, Глинков изобрел и построил у себя на фабрике еще более совершенные машины. К 1771 г. у него работали чесальня с ручным приводом, увеличившая производительность в 15 раз, и прядильня с водяным двигателем, которая была эффективнее прежних в 5 раз. Выступая перед собранием, купец Глинков настаивал на том, чтобы купцам и промышленникам разрешили владеть крепостными, приписанными к предприятиям. Свою позицию он мотивировал тем, что хозяин-купец открывает работникам секреты производства и обучает их, а если они будут вольными, то смогут перейти к другому хозяину, передав те же знания ему, или вообще открыть собственное дело. Такого суждения придерживались многие промышленники.
Его степенство Глинков напрасно беспокоился насчет того, что его изобретения обогатят кого-то постороннего: от всех посягательств на его изобретения лучше всяких законов и стражи оборонила известная российская косность и лень. В стране, где была целая пропасть дешевых рабочих рук, машинами, даже самыми хитрыми, особенно не интересовались, считая все это баловством и курьезом. Именно из-за этого остались невостребованными паровозы Черепановых, механические проекты Кулибина, изобретения многих других менее известных инженеров, механиков и ученых.
***
Совсем по-иному на это дело смотрели в Германии, Англии, Франции, Голландии, где каждый пустяк, дававший преимущества при производстве или продажах, дорого стоил. В европейских странах к использованию технических и научных новинок относились куда как более рачительно, а потому и тайны охраняли весьма ревностно.
Один из самых эффективных способов защиты коммерческих тайн был изобретен благодаря усилиям человека, от которого ничего подобного никто не ожидал. Он появился в лондонском Королевском банке весной 1850 г. и с первого взгляда произвел весьма неблагоприятное впечатление на лощеных банковских клерков. Одет этот господин был совсем не так, как обычно одевались клиенты почтенного кредитного учреждения, и держал себя несколько развязно и даже, пожалуй, нахально. Когда его вполне корректно спросили, что ему угодно, неприятный человек заявил, что желает переговорить по очень важному делу с кем-нибудь из директоров банка: дескать, он должен сообщить нечто чрезвычайно интересное. Как его ни убеждали изложить суть сообщения другим служащим, которые уже решат, стоит ли беспокоить господина директора по этому поводу, странный посетитель с ослиным упрямством настаивал на своем, повышая голос и размахивая руками.
Исключительно для того, чтобы не нарушалось чинное благолепие солидного финансового учреждения, странного визитера провели к одному из директоров банка, оставив «на всякий случай» у двери кабинета крепких сторожей. Все ждали, что сторожам с минуту на минуту прикажут вышвырнуть вон назойливого пролетария, дерзнувшего требовать свидания со столь высокопоставленным менеджером, но такой команды не последовало.
Меж тем за дверью кабинета состоялся весьма занятный разговор. Встреченный строгим взглядом директора нежданный гость нисколько не стушевался. Он свободно уселся в кресле напротив письменного стола и на вопрос «Что вам угодно?» ответил: «Дело в том, сэр, что я знаю способ попасть в кладовую вашего банка, как только мне этого захочется».
И не обращая внимания на хладнокровную невозмутимость директора, довольно толково объяснил, что он имел в виду. Оказалось, что этот человек был рабочим городской канализации, и, обнаружив способ попасть в подземные кладовые банка, он был готов указать банку на ошибку в системе охраны, но рассчитывал получить за это соответствующее вознаграждение.
Директор призадумался, и было от чего: в подземном хранилище банка всегда хранилось немало ценностей и свободные прогулки в нем обитателей лондонских трущоб были совершенно излишни. Но, взвесив все «за» и «против», все же решил, что его дурачат.
«Я понимаю, сразу так трудно поверить. Воля ваша: я вам докажу, что способ такой есть и я могу вынести из вашего банка столько золота и серебра, сколько мне вздумается». После этого зловещего обещания странный посетитель шутовски раскланялся, покинул кабинет банкира и под конвоем двух сторожей покинул банк.
В начале следующей недели директор со служебной почтой получил анонимное письмо, в котором его приглашали прибыть грядущей ночью в подземную кладовую, чтобы присутствовать лично при неком эксперименте. Такие же письма получили все старшие служащие Королевского банка, и в условленный час все они в сопровождении вооруженной охраны и представителей полиции спустились в подземелье. Стоя в полной темноте, солидные джентльмены, игравшие видные роли в финансовом мире лондонского Сити, чувствовали себя неловко. Но так продолжалось только до тех пор, пока они не расслышали неясный шорох за стеной. Затем явственно послышался стук металла о каменную кладку, и тут еще мгновение назад казавшаяся такой надежной и крепкой стена с шумом осыпалась, в ней образовалось отверстие, которое стремительно расширялось под могучими ударами человека, умело орудовавшего киркой с той стороны. Когда проем достаточно расширился, в нем показался тот самый рабочий канализации, который за неделю до того навестил директора банка.
Эксперимент произвел самое сильное впечатление на заинтересованных лиц: в кладовой, в которую вломился канализационный рабочий той ночью, помимо компании финансистов и полицейских, находилось еще около миллиона фунтов стерлингов в золотых монетах.
Утром дирекция банка собралась на экстренное совещание, на которое пригласили и рабочего, желавшего продать свой способ проникновения в банковскую кладовую. Честность предприимчивого работяги оценили в 5 тысяч фунтов: на его имя открыли счет в Королевском банке, и теперь владелец этого неприкосновенного капитала, ежегодно получая полагавшиеся проценты, мог жить как рантье.
О поступке ловкого малого раструбили все газеты, присовокупляя, что банк с этого дня согласен рассматривать любые проекты проникновения незаконным путем в его кладовые, а также мошенничества иного рода, могущие нанести ущерб банку, платя сообщившему о них солидное вознаграждение. Это извещение породило бум изобретательства: каждому было лестно получить пожизненную ренту, не подвергая себя никакому риску, а лишь теоретически «вскрыв» банк. Предложений было столько много, что пришлось даже составить специальную комиссию, которая рассматривала различные способы, отбирая те, что казались ей наиболее реальными.
***
Практика награждения за «честную попытку», равно как и ремесло «теоретических преступников», существуют во всех крупных финансовых учреждениях мира. Особенно широко способы «превентивной защиты» применяются теми, кто борется с преступлениями, совершаемыми при помощи компьютеров. Наиболее способных хакеров теперь «вычисляют», а затем перекупают, делая им предложения, «от которых трудно отказаться». Выбор прост: либо тюрьма на долгие годы и полный запрет на профессиональное использование «машины», либо любимая работа и хорошие деньги. Большинство делают правильный выбор, подписывают нужные бумаги, и их сажают на разработку систем компьютерной безопасности фирмы или банка. Сами экс-хакеры, кажется, вполне довольны: можно до самой старости «играть в любимые игрушки» и совершенно легально получать за это солидные денежки, которые удобнее всего хранить в банке, на который работаешь. Таким образом, система профилактики безопасности банков, родившаяся в 1850 г. с подачи рабочего лондонской канализации, вполне успешно работает и сегодня.
В. Ярхо
Источник: pravo-mag.ru
