Шоковая терапия

29.11.07

Инициированная правительством реформа образования призвана, по замыслу, исправить многие ошибки и перегибы предшествующего периода. Однако выбранные методы и средства только усугубят и без того непростую ситуацию в этой сфере.

В этом году Новосибирск заметно восстановил репутацию «интеллектуальной столицы Сибири», добившись от федерального центра дополнительных финансовых вливаний на поддержку науки и высшего образования. Так, два ведущих новосибирских вуза – Новосибирский государственный университет (НГУ) и Новосибирский государственный технический университет (НГТУ) – выиграли конкурс по инновационным проектам в рамках нацпроекта «Образование», получив в общей сумме более 1,5 млрд рублей (930 млн – НГУ, 600 млн – НГТУ). Помимо этого, НГУ получит в рамках другого проекта 15 млн рублей на исследования в области нанотехнологий. Параллельно в новосибирском Академгородке начнется ускоренное строительство технопарковой зоны и нового корпуса НГУ. Все перечисленное дало повод губернатору Новосибирской области Виктору Толоконскому заявить о «комплексной модернизации всего новосибирского образования».

Казалось бы, у новосибирских ученых и преподавателей есть все основания для оптимизма. Однако в профессорско-преподавательской среде доминируют иные настроения. Немногие разделяют победные реляции высокопоставленных чиновников. Чем дальше идет реформа образования, тем больше тревожных ожиданий. И совершенно нет четких представлений о том, чего же на самом деле добивается государство от столь масштабного проекта.

РЕВОЛЮЦИОННАЯ СИТУАЦИЯ ПО-МИНИСТЕРСКИ

У реформы, которую с таким упорством продвигает нынешний министр образования и науки Андрей Фурсенко, есть немало критиков, даже непримиримых. В принципе, в этом нет ничего удивительного. Обращает на себя внимание другое: обе стороны в полный голос заявляют о кризисе отечественного образования. То есть и «модернизаторы», и «консерваторы» одинаково констатируют наличие серьезной проблемы, но вину за возникшую ситуацию возлагают только на своих оппонентов. Каждая сторона вполне убедительно может обосновать собственную позицию, но это еще не доказывает ее правоту.

Сказанное как никогда справедливо для инициаторов образовательной реформы (или «модернизации», как теперь это предпочитают называть). У министерских чиновников, без сомнения, есть веские основания для подобных инициатив. Ситуация действительно выглядит удручающе. По сравнению с советскими временами количество обучающихся в вузах увеличилось почти в три раза. При этом качество молодых специалистов оставляет желать лучшего. На предприятиях кадровый голод. В условиях экономического подъема чувствуется острая нехватка специалистов технического профиля, не говоря уже о квалифицированных рабочих. Страна же наводнена посредственными юристами и экономистами, в массе своей получившими образование в стенах непрофильных вузов и наспех организованных коммерческих филиалов. Больше половины выпускников не работает по специальности. К тому же отмечается деградация самого преподавательского состава и увеличение среднего возраста сотрудников кафедр, уже приближающегося к цифре 60. В ряде вузов научная работа ведется из ряда вон плохо. Нет ни обновления кадров, ни инноваций. Сплошь и рядом – имитация творческой деятельности, формальный подход к исполнению обязанностей, беспринципность при выдаче дипломов, а то и просто сплошная показуха.

Короче говоря, назрела необходимость серьезно вмешаться в ситуацию. И министерство (а шире – все правительство) вмешалось. Вмешалось основательно, в буквальном смысле – революционно. Согласно планам, примерно к 2010 году все государственные вузы страны (коих насчитывается 2 760) поделят на три неравнозначные категории: национальные университеты (в количестве не более 20), системообразующие вузы (150–200) и все остальные. Судьба последних более чем туманна. Если следовать высказываниям самого Фурсенко, то вузы этой третьей, низшей категории (особенно в регионах) плохо пригодны даже для подготовки нормальных специалистов, и некоторые из них будут сохранены до поры до времени исключительно из соображений гуманизма (пока что-либо лучшее не придет им на замену). Не исключено, что кого-то совершенно лишат довольствия и переведут на полный хозрасчет (благо законодательная база для этого уже имеется). Кому-то придется подсократить учебные планы и готовить только бакалавров (после обязательного перехода на двухуровневую систему). Элита же, как мы понимаем, может рассчитывать на полный или даже усиленный государственный паек.

Подобная сортировка, в основу которой положена сугубо финансовая составляющая, и является подлинным содержанием проводимой реформы. Введение ЕГЭ и двухуровневой системы, вся шумиха вокруг Болонской конвенции – явления вторичного, подчиненного характера. Данное обстоятельство не ускользнуло от критиков министерских инициатив, хотя в полемическом задоре они очень часто неосмотрительно смещают акценты на вещи второстепенные. Хотя общую тенденцию улавливают верно. За реформой образования действительно просматриваются экономические интересы отдельных представителей нашего правящего класса. Неудивительно, что разработчиками реформы являются экономисты, и вся ее концепция изложена исключительно языком экономических терминов. Чтобы доказать выдвинутый тезис, обратимся к истокам обострившейся проблемы.

КОММЕРЧЕСКИЙ «БЕСПРЕДЕЛ»

Любой из нас, наверное, невольно задаст вопрос: в силу каких причин в нашей стране, где высшее образование давно уже сидит на голодном пайке, появилась такая гигантская армия студентов? По количеству вузов современная Россия в 2,5 раза опередила Советский Союз. При этом государственное финансирование высшего образования сократилось примерно в три раза (12–15% госбюджета в 1970–80−е годы, и чуть более 4% – в 1990−е). До сих пор государственный заказ на подготовку специалистов обеспечивается из федерального бюджета лишь на 30–40%. То есть недофинансирование в этой сфере составляет 60–70%. В первую очередь это касается очень затратных технических специальностей (учтем, очень важных для современной экономики).

И вот на фоне такого финансового неблагополучия вузы разрастаются как на дрожжах, и теперь по количеству дипломированных специалистов мы даже перешагнули планку постиндустриального общества. Конечно, здесь нет никакого парадокса. Просто в 1990−е годы государство сократило свои финансовые обязательства перед вузами в обмен на предоставление им определенных свобод. По сравнению с советскими временами учебные заведения получили право на целый ряд новаций. Например, самостоятельно разрабатывать все учебные планы, менять названия факультетов, вводить новые, в том числе непрофильные, специальности (а с ними и новые предметы), менять структуру управления, утверждать новые должности. Но главное – ввиду недостатка федеральных денежных поступлений государственным вузам разрешили находить так называемые внебюджетные источники финансирования – попросту заниматься хозяйственной деятельностью в целях получения дополнительного дохода. Масштабы этой деятельности можно оценить по следующим цифрам. Так, по словам директора Центра образовательной политики Татьяны Клячко (которая находится в команде «модернизаторов»), в 1995 году доля внебюджетных поступлений составляла 15%, за десять последующих лет она выросла до 50%, сегодня уже составляет больше половины.

Основной доход вузам приносит так называемый коммерческий набор. Как раз за счет него, начиная уже с 1992 года, у нас стремительно выросло количество студентов (и дипломированных специалистов соответственно). Заметим, что это была вынужденная мера, поскольку в условиях недофинансирования затраты на обучение «бесплатных» студентов частично покрывались за счет тех, кто платит. Однако постепенно увеличение платных мест осуществлялось в соответствии с возрастающими материальными запросами вузовской администрации. И здесь отметим самое важное: на протяжении 15 лет правительство не ставило никаких серьезных ограничений подобному коммерческому промыслу. Собственно, именно так возник тот абсурд в системе высшего образования, когда, например, в вузах открывали платные непрофильные специальности. Тех же юристов и экономистов до сих пор готовят за деньги в ряде технических вузов. Готовят легально, при полном согласии со стороны Министерства образования. При таком попустительстве властей открывались всевозможные коммерческие филиалы. Подобные вещи сами по себе очень красноречиво характеризуют официальное отношение к качеству образования. За него, собственно, долгие годы не спрашивал никто. Количество интересовало больше (в том числе и количество вырученных денег).

Федеральным чиновникам было выгодно пускать дело на самотек, поскольку так правительство фактически снимало с себя ответственность (в том числе и материальную) за состояние нашего высшего образования. Следствием такой безответственной политики и стал тот самый кризис, с которым намерены покончить нынешние реформаторы. Но намерены ли на самом деле?

УПРАВЛЕНЧЕСКИЙ ПОСТМОДЕРНИЗМ

Казалось бы, чтобы ликвидировать весь этот бардак, необходимо было с самого начала законодательно устранить абсурд, что возник в 1990−е. Никакой архисложной задачи тут не было (в том случае, конечно, если подходить к проблеме с чисто государственных позиций). Достаточно было ввести ограничения на поступление в государственные вузы за счет упразднения коммерческого набора и предоставить полное финансирование бюджетных мест. После этого можно было бы со всей серьезностью спрашивать с государственных вузов за качество образования. Такое решение было бы понятным для всех, и вряд ли бы кому пришло в голову оспаривать его разумность и необходимость.

Но, как выяснилось, именно в этом пункте никаких изменений не предполагалось. Сам Фурсенко в одной из телепередач заявил, что если у молодого человека есть желание платить за обучение, то зачем, дескать, лишать его такой возможности. То есть министр недвусмысленно дал понять, что расширенный коммерческий набор в государственных вузах есть явление вполне нормальное и соответствующее современным рыночным отношениям. Чтобы подкрепить данную позицию, инициаторы образовательной реформы запустили в широкий обиход такое понятие, как «рынок образовательных услуг» (еще бы, если сам президент называет образование ценным товаром). Мало того, подвели под это понятие законодательную базу, приняв закон об «автономных учреждениях», которые будут предоставлять эти самые «образовательные услуги». Речь, как мы понимаем, идет о все тех же учебных заведениях (включая нынешние государственные вузы), которые начнут заниматься коммерцией уже не по необходимости, а, что называется, по основному профилю. То есть правительство поступило прямо противоположным образом: сделало акцент на внебюджетных источниках, оставив свои финансовые обязательства без каких-либо серьезных изменений.

Судите сами. В нескольких новосибирских вузах, прошедших в прошлом году государственную аттестацию (как раз проводящуюся в рамках образовательной реформы) количество бюджетных мест сократилось в среднем на 7%, в то время как плата на коммерческих отделениях поднялась в полтора раза (на некоторые специальности – с 36 до 54 тыс. рублей в год). Это пока единственные изменения, которые почувствовали на себе студенты и преподаватели (не считая нервирующих «комиссарских» проверок, никак не отражающихся на качестве образования). В преподавательской среде усиливаются подозрения, что вся затея с государственной аттестацией осуществляется с целью мониторинга внебюджетных поступлений и последующих разборок с вузовской администрацией как раз по данному пункту. Все прекрасно понимают, что в сложившихся условиях ревизиями и комиссиями качественных изменений добиться невозможно в принципе. Деградация образования вызвана объективными причинами, а нагнетание страха и бесполезной суеты только лишний раз спровоцирует утечку перспективных кадров.

Надо сказать, что упомянутые подозрения далеко не беспочвенны. Ибо реформаторы во многих случаях действуют вопреки заявленным позициям. Например, министерство жестко ставит вопрос об омоложении кадров, о вовлечении талантливой молодежи в науку. Но что мы имеем на практике? Как раз с этого года произошло резкое сокращение мест в аспирантурах, а оставшиеся стали… платными (чуть больше 20 тыс. рублей в год). Кроме того, из года в год на пути к защите диссертации создаются все новые и новые бюрократические препоны, преодолеть которые можно только за счет кошелька диссертанта. Так, по новым требованиям ВАКа диссертант должен иметь несколько публикаций в официально утвержденных федеральных сборниках. Стоит ли говорить, что публикации там осуществляются только за деньги? Еще одно стоящее на очереди нововведение – защита не должна проходить в советах, находящихся по месту работы диссертанта. Для тех, кто не знает, поясним: если вы защищаетесь в «чужом» совете, с вас будут брать деньги за само право защиты (даже в провинции – не меньше 1 тыс. условных единиц). Это давно уже очень распространенная практика, на которую министерские чиновники смотрят сквозь пальцы. При этом реальная зарплата молодого неостепенившегося преподавателя колеблется в пределах 3–4 тыс. рублей! Самое показательное в этой связи то, что о нормальной оплате преподавательского труда ничего внятного не говорит даже сам министр образования и науки. И это далеко неспроста.

ВЫЖИВАНИЕ НАИБОЛЕЕ ПРИСПОСОБЛЕННЫХ

То, что качество образования и науки напрямую зависит от государственной казны, в Европе понимали уже во времена Галилея. Сегодня это осознают во всех странах, кроме, как выясняется, России. Неудивительно, что наше государство тратит на образование в девять раз меньше, чем, например, Япония и США. Мировой опыт показывает, что окольных путей здесь нет. Но наши министерские работники решили еще раз проявить оригинальность.

Сторонники образовательной реформы настаивают на том, что общее увеличение финансирования ровным счетом ничего не изменит, поскольку деградация в этой области приняла почти необратимый характер. Отсюда принято решение об адресной поддержке лучших вузов страны («инновационных учебных заведений», по выражению самих чиновников). Как было сказано выше, в ходе реформы министерство проведет необходимую сортировку по качеству, сконцентрировав основные ресурсы на лидерах (количество которых вряд ли превысит 10% от общего числа). По каким критериям они будут отбираться – вопрос отдельный. Здесь остановимся лишь на двух принципиальных моментах.

Во-первых, решения, принимаемые министерскими чиновниками, выглядят логичными лишь в том случае, если их рассматривать только с точки зрения интересов самого Министерства образования, но никак не государства в целом. В самом деле, как отразится затеянная «модернизация» на качестве работы тех вузов, что не войдут в число лидеров и утратят и без того скудное довольствие? Напомним, что речь идет почти о 90% учебных заведений. Будут ли они работать лучше? Нет. Скорее, еще хуже («ориентация на лидеров» – это всего лишь красивая фантазия господина Фурсенко, плохо представляющего реальный образовательный процесс). Скорее всего, в «третье¬сортных» вузах еще сильнее обострится кадровая проблема. Тогда что мы получим на выходе? Армию все тех же посредственных специалистов, плохо востребованных на рынке труда. Где же здесь позитив для нашей экономики?

Во-вторых, складывается ненормальный прецедент, когда государство не утруждает себя выполнением обязательств перед теми, с кого намерено спрашивать по полному счету. Если госзаказ финансируется лишь на треть, можно ли рассчитывать на его стопроцентное исполнение? Как по этому поводу невесело шутят преподаватели: если от нас требуют работать как в Европе, то почему за работу платят как в Африке? Учтем к тому же, что даже внебюджетные поступления, даже при очень рациональном их использовании, не покрывают полностью всего, что недодает государство (для этого их сумма должна как минимум в два раза превышать средства, поступающие из бюджета).

Самое главное, что повышение внебюджетной, коммерческой составляющей не только никак не скажется на повышении качества образования, но сделает нормой ту самую профанацию, против которой на словах выступают наши чиновники. Стоит иметь в виду, что если вуз переключается на активную хозяйственную деятельность, он начинает подчиняться логике обычного коммерческого предприятия, единственной и законной целью которого является получение прибыли. Рассуждения, будто качество образовательных услуг будет корректироваться рыночными законами – всего лишь остроумная гипотеза кабинетных теоретиков. По крайней мере, опыт последних лет полностью опровергает либеральные утопии наших экономистов. Объявив образование ценным товаром, вы еще не отменяете его подлинной сути, куда более сложной, чем хотят ее видеть чиновники из российского правительства.

Неровен час, когда любовь к государству у нас тоже объявят ценным товаром, и тогда можно себе представить, какие расценки выдвинут наши граждане за оказание правительству «патриотических услуг». Вульгарный экономизм – вещь заразительная. 

Олег Носков, доцент кафедры философии Новосибирского государственного архитектурно строительного университета (Сибстрин), кандидат культурологии.

Источник: «Эксперт Сибирь»