Слоны на поляне

15.01.07

Для построения работоспособной национальной инновационной системы в России сделано уже немало. Вероятное разыгрывание инновационного козыря в политической игре заставляет надеяться, что будет сделано больше, но для этого необходима концентрация усилий инновационного лобби. 

В ряду фетишей, не дающих человечеству возможности окончательно закиснуть в комфортных условиях устойчивого развития, национальная инновационная система (НИС) — относительно свежее изобретение. На излете холодной войны, когда сотни миллиардов долларов были потрачены на исследования и разработки, перед политическими и бизнес-элитами (в первую очередь речь о США) встал вопрос об оправдании столь разветвленной и дорогостоящей инфраструктуры НТП и деятельности сотен тысяч технократически ориентированных умов, не представляющих себе жизни без дальнейшего приложения своих усилий даже при отсутствии внятных военных вызовов. Что-то с этим надо было делать.

Попытки лобовой конверсии в Америке были ненамного плодотворнее, чем в СССР. Как пишет американский историк НТП Стюарт Лесли, «попытки переключить ученых, работавших на оборону, на работу над гражданскими технологиями не были особенно удачными, так же как и стремление к конверсии самих работавших по оборонным контрактам. Ожидать, что американцы в условиях отсутствия всеобщего энтузиазма, характерного для холодной войны, направят все ресурсы, когда-то направляемые на оборону, на нужды гражданской науки и техники, означает принимать желаемое за действительное».

Военные технологии упорно не хотели коммерциализироваться, и превратить военно-технологическую махину в двигатель экономики могли только политические решения. Тогда эксперты и интеллектуалы и предложили власти новый фетиш — всемерное поощрение на законодательном, экономическом и социальном уровнях так называемой инновационной деятельности. Более того, увязывание набора подобных мер в постоянно действующую и развивающуюся систему.

Создание программ и фондов, призванных финансировать малый технологический бизнес, эмансипация интеллектуальной собственности, созданной за государственный счет, налоговые и таможенные преференции для инновационно активных компаний, горячка венчурного капитала и — last but not least — заданные государством «мирные технологические приоритеты» — все эти меры способствовали возникновению экспериментальных зон рискового высокотехнологичного бизнеса, из которых вышли многие ТНК новой, инновационной генерации. С долей шутки, но не без гордости эксперты из США любят сегодня говорить, что лучшей инновацией Штатов в ХХ веке оказалась как раз американская НИС.

Эксперимент США, надо сказать, удался. Удался настолько, что даже страны, не особо вовлеченные в прошлом веке в глобальное геополитическое противостояние, вроде Израиля или Финляндии, оказались способными, скопировав на свой лад модель инновационного развития, добиться впечатляющих экономических успехов.

У России шансов на старте было едва ли меньше, чем у Израиля, Финляндии, не говоря уже об Индии или Китае. Прежде всего благодаря серьезному кадровому заделу, без которого сложнейшую постсоветскую инфраструктуру просто невозможно было бы обслужить без катастрофических последствий, и большому объему накопленной в советские времена интеллектуальной собственности. Но новая российская экономика продолжала идти по проторенному еще в 60−х сырьевому пути — технократическое лобби если и существовало, то по большей части в рамках ВПК и отчасти РАН, и собственно инновационным его можно было назвать с большой натяжкой.

Тем не менее надежды на инновационный сценарий развития появились уже в начале 90−х: в российской власти оказались люди, хорошо понимающие, что НИС — неплохое лекарство для перекошенного в сторону ВПК и углеводородов национального хозяйства. Сегодня, когда об инновационной диверсификации экономики говорят все, от президента до среднего уровня министерского клерка, полезно вспомнить, что проблема не нова и попытки ее решения предпринимались прямо с начала реформ. Самое удивительное, что, по крайней мере, на законодательном уровне за прошедшие полтора десятилетия сделано достаточно много и, возможно, мы, хоть и с опозданием, наконец получили шанс решить застарелую проблему.

Краткий курс российской НИС

В зрелом СССР и России существовало несколько подходов к созданию национальной инновационной системы. Хронологически первый из них — попытка косыгинских реформ в середине 60−х, которые, по мнению части экспертов, не состоялись как раз из-за подсаживания советской экономики на углеводородную иглу. Но даже без открытия новых месторождений нефти и газа уверенности в успехе не было просто потому, что вариант НИС требовал новых управленческих технологий, развитие которых в рамках советской системы выглядело более чем сомнительным, да и США их тогда только нащупывали. Пресловутая венчурная схема финансирования НТП-проектов окончательно сложилась и заработала в экономическом масштабе только к 80−м, и лишь к 90−м американцы в общих чертах выстроили юридический каркас НИС: были проведены законодательные инициативы об эмансипации интеллектуальной собственности, созданной на госсредства, трансфере технологий, принят национальный закон об исследовательских работах и разработках, разрешающий инновационные межкорпоративные альянсы, которые не подпадали под антимонопольное законодательство.

Второй подход связан с деятельностью правительства Егора Гайдара. В начале 90−х министр науки Борис Салтыковпредпринял попытку реформаторской атаки на Академию наук (впрочем, быстро захлебнувшейся), провел приватизацию значительного числа НИИ прикладного характера и начал создавать исследовательские центры федерального значения в форме государственных научных центров. Тогда же была создана система государственных фондов: Российский фонд фундаментальных исследований, Российский гуманитарный научный фонд, Российский фонд технологического развития и Фонд содействия развитию малых форм предпринимательства в научно-технической сфере (они показали свою эффективность и в основном сохранились поныне). Появились технопарки. Тогда их число не доходило до десяти, более или менее масштабно функционирующих было и того меньше: центр на НПО «Светлана» в Санкт-Петербурге, Научный парк Московского университета, активность проявляли также в МИЭТе, МИФИ, Московском энергетическом институте. Пример оказался заразителен: при многих вузах и исследовательских институтах возникали те или иные инновационно-технологические площадки, где малые компании пытались заниматься исследовательско-внедренческой деятельностью. Поначалу в инновации даже начали вкладываться новые крупные бизнес-образования, но в условиях, когда импорт готового технологического продукта и экспорт сырья давали не один десяток процентов прибыли, вкладываться в рисковые исследования и разработки можно было только из большой любви к искусству. Не проявляло большого интереса к инновационным подснежникам и государство — очевидцы хорошо помнят, как министр науки и высоких технологий мог ждать аудиенции у Ельцина месяцами, тогда как президент РАН, пекущийся о собственном институциональном статус-кво, открывал двери в президентский кабинет чуть ли не ногой.

Вторая половина 90−х запомнилась наблюдателям как период «безвременья», когда тема инноваций была никому из власть предержащих особенно не интересна. Радикальная смена позиции руководства вроде бы произошла в начале XXI века и была связана с приходом во власть новой генерации чиновников, предпринимателей и ученых, так или иначе связанных с «ближним кругом» Владимира Путина. Стоит отметить и некоторый рост самосознания инновационного сообщества России, которое стало понемногу учиться лоббистским технологиям.

Питерские технократы

Третий в деле построения НИС «подход к снаряду» связывают с появлением в Министерстве промышленности и науки энтузиаста инновационной деятельности Андрея Фурсенко, бывшего заместителя директора знаменитого ЛФТИ нобелевского лауреата Жореса Алферова. Считают, что именно его стараниями само понятие национальной инновационной системы вошло в лексикон нашей политической элиты. Фурсенко назначили заместителем министра промышленности, науки и технологий РФ в ноябре 2001 года (министром тогда был еще один питерский технократ Илья Клебанов, к концу министерской карьеры проникшийся редкой для российских властных кругов любовью к инновациям). Тогда же указом Владимира Путина был образован Совет по науке и высоким технологиям при президенте России, основными задачами которого стало «определение приоритетных направлений государственной научно-технической политики и меры по ее реализации, экспертиза проектов федеральных законов и других нормативных правовых актов, касающихся этой политики». Совет возглавил старший брат известного питерского банкира и также бывшего заместителя Алферова Юрия Ковальчука, директор Института кристаллографии РАН Михаил Ковальчук (впоследствии он возглавил еще и Курчатовский институт).

В декабре того же года на встрече с членами президиума Российской академии наук президент России заявил о необходимости перехода от сырьевой экономики к инновационной и впервые сказал о том, что нужно создавать целостную национальную инновационную систему с развитой инфраструктурой, цивилизованным рынком технологий и правовой охраной результатов интеллектуального труда. Для этого Путин предложил реформировать Академию наук, инвентаризировать структуру и материальную базу науки. Сетуя на крайне низкие темпы коммерциализации науки и на то, что «примеров успешно сотрудничающих с бизнесом новых научных структур совсем мало», президент призвал искать новые механизмы участия отечественного капитала в научных инновациях. Что же касается государственного финансирования, президент прямо потребовал изменения экономики институтов РАН и перехода от так называемого целевого к конкурсному планированию и финансированию науки. По сути он заявил о необходимости завершения реформы, начатой еще Борисом Салтыковым, и, как казалось, был готов поддержать инновационно ориентированное крыло технократической элиты в его старом противостоянии с традиционным академическим и сырьевым лобби.

В 2000–2002 годах появилось сразу несколько политических и общественных инициатив, нацеленных на поиск альтернатив равномерному финансированию НТП по всему спектру. Осенью 2000 года стартовали венчурные ярмарки, организуемые Российской ассоциацией венчурного инвестирования и призванные отбирать наиболее интересные с точки зрения инвестора инновационные проекты. В 2001 году журнал «Эксперт» запустил Конкурс русских инноваций. Несколько позже, в 2002−м, начался конкурс СТАРТ, проводимый Фондом содействия развитию малых форм предприятий в научно-технической сфере. Наконец, в конце 2002 года Минпромнауки объявило об «открытых конкурсах на право заключения государственных контрактов на выполнение в 2003–2006 годах важнейших инновационных проектов государственного значения за счет выделяемых Минпромнауки России средств федерального бюджета и внебюджетных источников финансирования». Среди них оказались информационные и телекоммуникационные технологии и электроника, новые материалы и химические технологии, новые транспортные технологии, экология и рациональное природопользование, энергосберегающие технологии, технологии живых систем, производственные технологии. В итоге для реализации этих «мегапроектов», как их сразу же окрестили чиновники и пресса, конкурсная комиссия отобрала 12 организаций, которым в течение трех лет предоставили безвозвратное бюджетное финансирование почти в 200 млн долларов. Из этой обоймы и предполагалось получить пару-тройку историй успеха инновационного бизнеса. Сейчас можно говорить по крайней мере о трех успешных проектах, реализованных компаниями «Унихимтек», НТ МДТ и питерским ЦНИИ «Прометей» («Эксперт» подробно писал о каждом из них), которые не только освоили государственные вложения, но и подтянули крупные частные инвестиции для создания инновационной продукции, востребованной на отечественном рынке и конкурентоспособной на мировом. Казалось бы, НИС вот-вот начнет работать, стоит только закрепить и растиражировать успех. Питерская инновационная команда продолжала наступление.

В марте 2002 года прошло судьбоносное совместное заседание Совета по науке и высоким технологиям при президенте РФ, президиума Госсовета и Совета безопасности, закрепившее высокий политический статус инновационной тематики. Был принят документ «Об основах политики РФ в области развития науки и технологий на период до 2010 года и дальнейшую перспективу». Одной из главных задач государства на краткосрочную перспективу в «Основах» признается «формирование национальной инновационной системы».

Планировалось закрыть неэффективные НИИ и лаборатории, а их фонды использовать для поддержки малого инновационного предпринимательства. Предусматривалась тотальная инвентаризация научных госструктур и реформа РАН, в результате которой будет «высвобождена часть федеральной собственности». «Основы» предполагали установление порядка переуступки прав РФ на объекты интеллектуальной собственности, полученные за счет средств бюджета. На финансирование «технологий государственного значения» предлагалось направлять до 75% ежегодного прироста ассигнований по статье федерального бюджета «Фундаментальные исследования и содействие научно-техническому прогрессу».

Успешный пример Силиконовой долины и ее клонов в других странах, а также давние американские «венчурные» связи Фурсенко способствовали появлению в ноябре 2002 года и Концепции развития венчурной индустрии в России.

Краеугольные камни концепции — это создание агентств по трансферу технологий (АТТ), открытие десяти новых государственных технологических фондов, изменения в налоговом законодательстве и пропагандистская кампания с целью создания историй успеха. При всей сырости и незавершенности концепции задуманные преобразования экспертное сообщество расценило как революционные. Революционность проявлялась уже в том, что Минпромнауки официально предоставило проект документа для публичной дискуссии. Наиболее радикальным шагом министерства стала постановка вопроса об агентствах по трансферу технологий при государственных научных заведениях. Признание необходимости таких агентств — важная веха в многолетнем споре о том, кто же должен быть владельцем интеллектуальной собственности, созданной с участием госорганизаций. Государство многие годы вело себя как собака на сене: не будучи в состоянии использовать имеющиеся в его распоряжении технологии и ноу-хау, оно тем не менее не доверяло частному сектору пустить их в дело.

Стимулировать рост числа новых инновационных фирм были призваны так называемые фонды посевного капитала, которые должны обеспечивать предынвестиционное финансирование компаниям на самом раннем этапе их развития. Часть рисков возьмет на себя государство, финансируя такие фонды через создаваемый им Венчурный инновационный фонд. В результате, по замыслу авторов концепции, начиная с 2007 года ежегодно должно создаваться свыше трех тысяч малых предприятий инновационной направленности. В общем, НИС начинала обретать плоть и кровь. Концепцию питерских инноваторов было за что ругать, но долгожданные слова о трансфере технологий, интеллектуальной госсобственности и историях успеха там были сказаны, и инновационная общественность воспрянула духом.

В 2004 году инновационное лобби подтвердило свой успех. В июле был принят закон о коммерческой тайне, юридически закрепивший режим ноу-хау, а в декабре Минобрнауки, Минфин и Федеральная служба по интеллектуальной собственности договорились о том, что права на всю новую интеллектуальную собственность, созданную на деньги государства и не связанную с вопросами национальной безопасности, гостайны и т. д., могут безвозмездно передаваться разработчику и ставиться им на баланс (российский вариант знаменитого закона Бая-Доула, принятого в США в 1980 году и спровоцировавшего изменения в целом ряде национальных законодательств).

Пожалуй, впервые за четырнадцать постсоветских лет была сделана серьезная попытка приблизить отечественное законодательство в интеллектуальной сфере к постиндустриальным образчикам законодательств развитых стран. Может показаться странным, что режим ноу-хау, являющийся важнейшим инструментом регулирования рынка ИС, у нас до последнего времени отсутствовал. На ранних стадиях развития инновационный проект практически никак не был защищен: не запатентовал, потратив приличные деньги на защиту еще не оформившейся технологии, — принимай пиратов как должное.

Коммерческие компании разными способами умудрялись удерживать эту тайну и без федерального закона, используя различные документы (например, «О конфиденциальности информации»), зато полная беда творилась с государственными научными учреждениями — они ничего не могли сделать с бесконтрольным «выносом» разработок, сделанных в собственных стенах. Дело в том, что если эти разработки не являлись гостайной, то они просто выпадали из правового поля. Ученый мог реализовать свои идеи вне стен своего института где угодно.

Принятие закона о коммерческой тайне означает, что в случае перевода институтом незапатентованной ИС в режим коммерческой тайны за попытку отдельного разработчика уйти из института с разработанными в его недрах идеями и внедрить их в другом месте он будет подвергаться не только административной, но и (если понадобится) уголовной ответственности.

Четвертая высота

К концу 2005 года в российской инновационной политике стали определяться новые лидеры. Как сказал нам один высокопоставленный чиновник, «на инновационную поляну вышли слоны». Разбор советских юридических завалов, достаточно внятные истории успеха инновационного бизнеса (речь, прежде всего, о мегапроектах) и поддержка инновационной линии на самом высоком уровне не могли оставить равнодушными членов фрадковского кабинета, имеющих большие административные и финансовые возможности, чем министр образования и науки (к слову, сам Фрадков неоднократно публично демонстрировал свои симпатии к инновационному лобби). Андрею Фурсенко, по его собственным словам, пришлось теперь девять десятых своего времени уделять образованию и реформе академии, инновации же, перейдя в разряд экономически и политически значимых «фетишей», оказались востребованы экономическим блоком исполнительной власти.

Четвертым к инновационному «снаряду» решил подойти Герман Греф. Практически параллельно с ним в качестве активного игрока на инновационном поле заявил о себе и глава Мининформсвязи Леонид Рейман.

Не только политическая, но и экономическая логика в смене лидерства была. У Министерства образования и науки (и структур — предшественниц этого министерства) возможностей помогать научно-технологических центрам — давать средства на строительство, капитальные вложения в инфраструктуру — было немного, у МЭРТ таких возможностей гораздо больше. Как утверждают знакомые с «кухней» МЭРТ эксперты, холодность этого ведомства по отношению к теме инноваций была преодолена только после того, как эту тему стали интерпретировать не в терминах «развития научно-технического прогресса», принятых в технократических кругах, а в терминологии «повышения конкурентоспособности», понятной руководству министерства, в основном состоящего из экономистов. В течение 2005–2006 годов в недрах МЭРТ было сформировано собственное видение путей развития инноваций, и сегодня с докладами «О национальной инновационной системе России» выступает уже Герман Греф. Что включает в себя «проект Грефа»? Два направления: первое — формирование технико-внедренческих ОЭЗ и технопарков в регионах, второе — создание Российской венчурной компании (РВК) и развитие сети венчурных фондов. Примерно в тех же направлениях проявляет активность и глава Мининформсвязи Леонид Рейман, ограничиваясь, правда, технопарками и фондами, работающими в сфере IT.

О первой версии закона об ОЭЗ и промышленно-производственных зонах мы уже писали (см. «Зона особого внимания», «Эксперт» № 6 за 2005 год). Тогда мы не обнаружили в инициативе МЭРТ какой-то явной инновационной направленности, да и, честно говоря, вообще сомневались в том, что под эгидой этого ведомства возможно формирование более или менее компетентной инновационной политики. Сегодня все чаще приходится слышать от знакомых чиновников, что Герман Греф превратился в ярого сторонника инновационной идеи.

Причины такой метаморфозы мировосприятия министра мы не знаем. Но, так или иначе, нужно отдать должное Герману Грефу: решив начать свой выход на инновационную сцену с создания технико-внедренческих ОЭЗ, он содействовал принятию 116−го федерального закона об особых экономических зонах и сформировал новую структуру — Федеральное агентство по управлению особыми экономическими зонами, в которое пригласил хорошо известных на инновационном рынке людей. Экспертный совет по отбору проектов для технико-внедренческих ОЭЗ возглавил глава Фонда содействия Иван Бортник, а заместителем руководителя агентства стал один из создателей Научного парка МГУ Михаил Рычев. Особые экономические зоны и РВК будут запущены в этом году.

При всей незавершенности российского инновационного проекта надо признать заслуги его участников: инновационный путь развития экономики стал вопросом политическим и, следовательно, продемонстрировал свой лоббистский потенциал. Часть дистанции пройдена, и будущим российским инновационным политикам будет не в пример легче, чем Косыгину, Салтыкову или Фурсенко. Единственное, что настораживает включенных в процесс наблюдателей, — это отсутствие единого центра подготовки и выработки решений. Административная чехарда слишком затянулась. Вот снимут Грефа или сам он уйдет — кто тогда будет отвечать за инновации? В российской ситуации, когда каждый новый слон на поляне меняет правила игры, лучше было бы закрепить право выработки инновационной политики за конкретным ведомством, этаким инновационным спецназом, лучше министерского уровня, с горизонтом планирования хотя бы лет в десять и не совсем короткой скамейкой запасных. Мы помним, как нервничала политическая элита, когда планируемая замена руководителя одного из самых включенных в технократическую сферу ведомств — Росатома — не состоялась из-за безвременной смерти главного кандидата — выпускника обнинского филиала МИФИ и известного финансиста Бориса Юрлова. Инновационный процесс, спорадически шедший в нашем отечестве, уже доказал свою состоятельность и имеет право на нормальный лоббизм, стратегическое планирование и продуманную кадровую политику.

Дан Медовников, Станислав Розмирович, Ирик Имамутдинов

Источник: