Наука и технологии |
Юрий Борисович Румер (к 100-летию со дня рождения)27.11.07 В настоящей статье изложена биография выдающегося ученого Юрия Борисовича Румера (1901-1985 гг.); в приложении публикуются два рассказа Ю.Б. Румера о его работе в Геттингене и встречах с А. Эйнштейном в 1929-1932 гг.
Юрий Борисович Румер (далее – Ю.Б.) был настоящим ученым, представителем той редкой породы ученых, к которой принадлежали Планк, Эйнштейн, Бор. Уступая им в силе таланта, он был, как и они, глубоко и бескорыстно увлечен красотой и стройностью законов природы и удивительной способностью человеческого интеллекта постигать эти законы. И еще это был замечательный человек и Учитель. Ю.Б. родился 28 апреля 1901 года. Он был младшим из четырех детей московского купца Бориса Ефимовича Румера и Анны Юрьевны Сигаловой. Его воспитанием занималась в основном Алиса Блекер. Незамужняя обрусевшая немка, женщина достаточно состоятельная, чтобы чувствовать свою независимость, она весь запас неистраченных материнских чувств обратила на детей Б.Е. Румера. Это ей Ю.Б. обязан великолепным немецким и знанием поэзии Гете и Шиллера. В десять лет Юру отдают учиться в реальное училище. В классе оказался еще один еврейский мальчик – Боря Логовьер. Это ровно вдвое превышало установленную квоту. И им ничего не оставалось, как учиться только на отлично, что они и делали, а ученическую дружбу сохранили на всю жизнь. В воспитании и образовании Юры деятельное участие приняли оба брата и сестра. Старший брат, Осип, в совершенстве владевший многими европейскими и древними языками, курировал занятия английским, французским и латынью, Лиза преподавала литературу, а Исидор, человек разнообразных дарований, в 12 лет обучил Юру дифференцированию 1. В 1917 году Юра экстерном сдает выпускные экзамены за реальное училище и поступает на математический факультет Петербургского университета. Вечером 25 октября 1917 г. отряд революционных матросов задержал студентов в здании университета. Командир отряда сказал: «Вы, ребята, посидите здесь тихо, пока мы революцию сделаем, а то ведь и пристрелить могут ненароком!» На вопрос – как долго? – степенно ответил: «Революция – дело серьезное, но к утру должны управиться!» В апреле 1918 года Ю.Б. переводится в Московский университет. Из-за революционных событий он окончил его только в 1924 году, зато помимо университетского образования, Ю.Б. получил основательные навыки оптимистической жизненной стойкости, которые так пригодились ему в дальнейшем. Исторические события того времени удивительным образом преломлялись в жизни людей. В эту бурю оказались вовлечены многие сверстники Ю.Б., ставшие впоследствии известными учеными: Н.В. Тимофеев-Ресовский, И.Е. Тамм, П.С. Александров, Н.Н. Семенов, ... Но и на этом фоне деятельность Ю.Б. впечатляет своим разнообразием. 1918-1919 годы – управляющий делами Московского института ритмического воспитания 2. Из его наиболее значимых административных достижений – получение для института здания бывшего немецкого посольства в Москве, освободившегося после убийства немецкого посла Мирбаха. 1919-1920 годы – преподаватель военно-инженерных курсов, рядовой РККА, слушатель курсов восточных языков при Военной академии Генштаба. 1921 год – переводчик Советской дипломатической миссии в Персии в г. Решт (провинции Гилян). Сопровождение эшелона с оружием в Турцию для поддержки Кемалистского революционного движения. Доставка дипломатической почты в Москву. Возобновление учебы в университете. Эти годы совпали с рождением в Московском университете математической школы Н.Н. Лузина, знаменитой «Лузитании», с которой Ю.Б. был тесно связан. Среди ее «выпускников» А.Н Колмогоров, П.С. Александров, Л.Е. Шнирельман, П.С. Новиков, Л.А. Люстер-ник, И.Г. Петровский, М.А. Лаврентьев,... Именно «Лузитания» во многом определила научный стиль Ю.Б. – стремление к предельной математической ясности и изящному представлению результатов. После окончания университета, в период массовой безработицы, Ю.Б. преподает на рабфаках Москвы и работает статистиком в Госстрахе. Одновременно он изучает специальную и общую теорию относительности, его интересы от математики склоняются в сторону физики. Он находит время и для театра (за пристрастие к вахтанговской «Принцессе Турандот» Ю.Б. получил прозвище Лапапид Турандотович), и для литературной деятельности (известны его пародии на Маяковского, Гумилева, Ахматову,...), и для шуток (Ю.Б. и Л.Е. Шнирельман представили в Наркомпрос проект «революционных карт», где старшинство определялось партийной должностью). Считая, что послереволюционной вольнице приходит конец и опасаясь, что подобная активность может заинтересовать ГПУ, Борис Ефимович счел за благо в 1926 г. отправить сына за границу для завершения образования. В то время в Наркомате промышленности и торговли он занимался тем же, что и всю жизнь – торговал льном. Это было важным источником валютных поступлений, прекрасно знающий рынок сотрудник пользовался уважением в Наркомате и смог выхлопотать для сына двухгодичную командировку в Высшую политехническую школу в Ольденбурге. Это было не совсем то, чего хотелось Ю.Б., и после получения технического диплома в 1929 г. он направился в Геттин-ген – место сбора «кронпринцев и королей науки». Приехав туда с работой по общей теории относительности 3 и получив по рекомендации Эйнштейна и Эрен-феста Лоренцевскую стипендию, Ю.Б. в 1929-1932 гг. работает в Геттингене ассистентом Макса Борна, где быстро входит в круг дружбы и работ строителей квантовой механики, которые живо интересовались его судьбой все последующие годы. Через 35 лет один из его друзей тех лет В. Вайскопф, будучи уже директором ЦЕРНа, специально приезжает в Новосибирск, чтобы встретиться с Ю.Б. Вместе с Г. Вейлем и своими друзьями В. Гайтлером и Э. Теллером Ю.Б. был одним из зачинателей квантовой химии. В их классических работах о спектре и волновой функции бензола и последующих работах Ю.Б. без соавторов было обнаружено, что при описании молекул, обладающих симметрией, классические представления о валентности не работают, и описание необходимо включает в себя квантовую суперпозицию состояний. Ими был дан метод нахождения правильного исходного базиса валентных состояний сложных молекул, получивший позднее название теории резонанса структур. Пользуясь этим методом, Ю.Б. рассчитал спектр молекулы бензола и других кольцевых молекул. Это было одним из истоков современной квантовой химии. Теорема и диаграммы Румера получили всеобщее признание и излагаются в соответствующих учебниках. В 1932 г. Ю. Б. переезжает в Москву и по рекомендации Эйнштейна, Борна, Эренфеста и Шрёдингера становится профессором Московского университета, где работает до 1937 г. С 1935 г. он одновременно является старшим научным сотрудником Физического института АН. К 1938 году Ю.Б. – одна из лидирующих фигур в советской теоретической физике. Лекции Ю.Б. в МГУ были заметным событием в научной жизни столицы. Получили широкую известность монографии Введение в волновую механику (1935 г.) и Спинорный анализ (1936 г.). Оставалось время и для активной культурной жизни. Среди его друзей того времени – И.Г. Эренбург, Л.Ю. Брик, переводчик испанских поэтов и участник Гражданской войны в Испании О.Г. Савич, переводчица американских прозаиков XX века Рита Райт,... Ю.Б. вспоминал: «Я часто ездил к Ландау в Харьков. Меня вообще поразил этот человек, конечно, тем, что он уже тогда был крупнее всех советских физиков вместе взятых. Но никто из них не отдавал себе в этом отчета. Тогда же возникали первые планы книг по механике, потом мы написали с ним популярную брошюру «Что такое теория относительности». По не зависящим от авторов обстоятельствам эта книга увидела свет через 25 лет после ее написания 4. Надо сказать, в этом предмете мало что изменилось и мало кто замечает, что книга написана 25 лет тому назад.» В декабре 1936 года Л.Д. Ландау увольняют из Харьковского университета. Его ближайшие сотрудники подают заявления об уходе и это квалифицируется, как антисоветская забастовка. Все это вынудило Ландау скоропалительно покинуть Харьков и приехать в Москву, где вначале он поселился у Ю.Б. Вскоре Ландау устроили на работу в Институт физических проблем, но это не избавило Ю.Б. от необходимости выступать с объяснениями на собрании в ФИАНе: «...если Ландау окажется вредителем, я, несомненно, буду привлечен к ответственности, но и теперь, когда это мое заявление запротоколировано, я все же ручаюсь за него, как за своего лучшего друга». В скором времени Ю.Б. увольняют из университета, и с нового учебного года он преподает в Кожевенном институте. Ю.Б. вспоминал: «У Кагановича был любимый институт, Кожевенный институт имени Лазаря Моисеевича Кагановича, который помещался у Устьинского моста (теперь это Технологический институт легкой промышленности, вероятно, уже не имени Кагановича). Состав преподавателей был следующий: математикой заведовал Шнирельман, покойный, который, конечно, являлся самым блестящим математиком Советского Союза. Физикой почему-то я заведовал. Механикой почему-то заведовал Христианович. В этом институте у нас были большие возможности, и мы решили ассистентов брать не «ниже Лифшица». Устроили И.Я. Померан-чука ассистентом и Е.М. Лифшица ассистентом. Благодаря тому, что они стали ассистентами, им удалось прописаться в Москве. А после того как они прописались, Померанчук, Лифшиц и я явились к Ландау и сказали: «Начнемте семинары». Такое было начало великого семинара, который продолжается теперь по четвергам в Институте физических проблем – теоретический семинар Ландау». Ю.Б. и Л.Д. Ландау удалось решить совместно только две задачи. В их работах по теории ливней космических лучей получила математическое воплощение идея о ливне, как последовательности каскадов тормозного излучения и рождающихся электронно-позитрон-ных пар. Были найдены и решены уравнения развития ливней и тем самым сняты ограничения применимости первоначальных теорий Баба-Гайтлера и Карсона-Оппенгеймера. Эти работы лежат в основе современных исследований широких атмосферных ливней и многих работ по физике детекторов частиц высоких энергий. В теории твердого тела хорошо известна формула Ландау-Румера для поглощения высокочастотного звука в диэлектриках. Рассмотренные впервые Ландау и Румером процессы распада и слияния волн играют важную роль в физике волновых явлений. Эта работа заложила основы фононной кинетики. По ее образцу далее строились теории черенковского излучения фонона электроном и более сложных процессов. Ю.Б. был арестован 28 апреля 1938 г. на Арбате, когда он направлялся к друзьям отмечать свой день рождения. Одновременно были арестованы Л.Д. Ландау и М.А. Корец. Некоторые обстоятельства опубликованных материалов по этому делу позволяют предполагать, что эти аресты были первыми шагами к задуманному НКВД разоблачительному процессу. Мужественное и умное заступничество П.Л. Капицы, позволившее через год добиться освобождения Ландау, по-видимому, спасло многих физиков. Первоначально Ю.Б. обвиняли в «пособничестве врагу народа Ландау». Но 29 мая 1940 г. Военной коллегией Верховного суда Ю.Б. Румер был приговорен к десяти годам лишения свободы уже по «шпионским» статьям 58-6, 58-11. Ему «повезло», его пропускали по конвейеру, ставили в стойку, издевались, но не били. Срок отбывал не в лагере, а в тепличных условиях «золотой клетки», «шараги», вместе с грандами отечественного самолетостроения, специалистами высшей квалификации, людьми талантливыми и интересными. Конструкторы самолетов А.Н. Туполев, В.М. Мясищев, В.М. Петляков, Р.Л. Бартини, И.Г. Неман, будущие создатели космической техники СП. Королев и В.П. Глу-шко, известный полярный летчик В.М. Махоткин, члены Академии А.И. Некрасов, Б.С. Стечкин, Ю.А. Крутков, П.А. Вальтер и многие другие делили с Ю.Б. превратности арестантской судьбы и интересную работу. В заключении Ю.Б. работал над проблемами колебаний авиационных конструкций, и известное его ученикам утверждение, что, положив руку на крыло самолета, он может предсказать его вибропрочность, нельзя считать большим преувеличением.
В ЦКБ-29 в Москве Ю.Б. решал задачу об автоколебаниях жесткого колеса при его качении (явление шимми). Для проверки выводов теории была построена экспериментальная установка. По цилиндрической поверхности вращающегося барабана большого диаметра катилось маленькое колесико, укрепленное на стойке, имитирующей самолетное шасси. Колебания колеса фиксировались самописцем. М.В. Келдыш, главный в стране специалист по этим вопросам, в своей работе Шимми переднего колеса трехколесного шасси {Труды ЦАГИ, № 3, 564,1945 г.) ссылается на результаты Ю.Б. – пример научной добросовестности в условиях, когда и упоминание имени «врага народа» было небезопасно. Ю.Б. много работал с начальником теоретического отдела ЦКБ-29 академиком А.И. Некрасовым. Вместе они написали и книгу Теория крыла в нестационарном потоке, изданную в 1947 г. под фамилией только одного недавно вышедшего из заключения А.И. Некрасова (Ю.Б. тогда еще находился в заключении). В 1948 г. Александр Иванович передал Ю.Б. часть гонорара за эту книгу. Но и в посмертном издании трудов А.И. Некрасова (1962 г.) соавтор книги не упоминается. И была дружба с Карлом Сциллардом, человеком редкой доброты и высоких нравственных качеств. Венгр, специалист по аэродинамике, он приехал в СССР помогать строить социализм, и в тюрьме более всего был озабочен судьбой семьи. Опасался, что иностранка, плохо знающая русский язык, с двумя малолетними детьми на руках может погибнуть. Ю.Б. старался поддержать милого друга Карлушу и ради него выучил венгерский язык 5 (всего он знал 13 языков). Эта дружба помогла Ю.Б. пережить годы заключения, не отчаяться, сохранить оптимизм и надежду. По мере того как самолеты ЦКБ-29 поднимались в воздух (Пе-2, Ту-2 и не запущенный в серию самолет Мясищева ДБ-102), многие специалисты освобождались досрочно. Оставшихся в 1946 г. отправили в Таганрог, где Р.Л. Бартини руководил созданием нового транспортного самолета. В предвоенное время и в годы войны специалисты в «шараге», осознавая важность дела и предчувствуя возможное скорое освобождение, работали с полной самоотдачей. В Таганроге же люди просто досиживали срок. Кормили по тюремным нормам, режимные гайки закрутили до предела. С самого начала в заключении Ю.Б. пытался заниматься и фундаментальной наукой и выписывал для КБ ЖЭТФ и Phys. Rev. Но его товарищи Ю.А. Крутков и П.А. Вальтер не поддержали этих попыток. В одиночку же отслеживать события в современной физике, при большом объеме ежедневных технических расчетов, было невозможно. Впрочем, была одна задача – великая задача создания единой теории поля, при работе над которой в любом случае можно было обойтись без регулярного чтения текущей литературы и обсуждения новых результатов. Масштаб проблемы и неудачи Эйнштейна в попытках ее решения гарантировали, что о появлении чего-нибудь действительно нового станет известно достаточно быстро, а вероятность совпадения по-настоящему новых идей казалась низкой. 10 лет было вычеркнуто из его жизни, и хотелось доказать себе и другим, что он МОЖЕТ. Не он один оказался в таком положении. Один замечательный астрофизик создал внешне привлекательную теорию строения мира, которая до сих пор является символом веры для большого сообщества малограмотных адептов паранауки. Еще один прекрасный авиаконструктор построил ТЕОРИЮ ВСЕГО, которая вызвала только недоумение ученых да легкий издательский скандал. Развивая идеи, выдвинутые в его первых публикациях, еще в последние годы заключения Ю.Б. подготовил цикл работ по пятиоптике. Ю.Б. включил электромагнитное поле в схему общей теории относительности, расширив размерность пространства-времени до 5. Подобные идеи высказывались ранее Т. Kaluza, О. Klein и В.А. Фоком. Новой была идея о компактификации 5-й координаты, отождествление ее с действием, а периода–с постоянной Планка. При этом заряд автоматически квантуется, а калибровочная инвариантность получает смысл общего преобразования 5-й координаты.
Ныне компактификация «лишних» размерностей пространства стала общим местом в теории струн. Работы Ю.Б. по пятиоптике вновь стали цитироваться в последние годы. В Таганроге Ю.Б. сформулировал свои основные идеи по пятиоптике и сделал работу по магнетизму электронного газа. Он предложил изящный и эффективный способ вычисления статистических сумм для квантовых идеальных бозе- и ферми-газов во внешнем магнитном поле. Этот метод позволил исследовать поведение магнитной восприимчивости электронного газа при произвольных магнитных полях и температурах. Ю.Б. указал на существование модельных систем, которые нельзя нагреть до температуры выше некоторой предельной. К этому же кругу задач относится его последующая работа о бозе-конденсации, где было показано, что характер перехода существенно меняется при наложении внешнего поля. Необходимые численные расчеты добросовестно выполняла на арифмометре Ольга Кузьминична Михайлова, недавняя выпускница авиационного техникума, его подчиненная по бригаде вибраций. Скоро Ольга Кузьминична стала его женой и матерью его детей. Обычно заключенных освобождали день в день. Накануне их переводили в городскую тюрьму, а на следующий день они уже появлялись в КБ как вольнонаемные. Так было с освободившимся месяцем раньше Карлушей. Румер же на работу не вышел. Он попал под действие нового указа, согласно которому осужденные по статье 58 по окончании заключения автоматически получали еще пять лет поражения в правах («пять по рогам»). А это означало этап и ссылку куда-нибудь в глубинку. Друзья Румера об этом не знали и терялись в догадках самого мрачного толка. Ситуация прояснилась лишь в середине мая 1948 г., когда Осипу Борисовичу пришла телеграмма из далекого Енисейска. Собираясь в Енисейск, Ольга Кузьминична привезла в Москву рукописи Ю.Б. Здесь за их изучение взялись Л.Д. Ландау, М.А. Леонтович и другие. В тех условиях публикация работ Ю.Б. была наиболее эффективной и действенной помощью ссыльному товарищу. Уже в июне-июле 1948 г. три работы были отредактированы и подготовлены к печати. Е.М. Лифшиц, заместитель главного редактора ЖЭТФ, максимально ускорил их публикацию, а также принял меры к тому, чтобы и в дальнейшем его работы не задерживались в редакции. Это был первый за 10 лет сигнал, что Ю.Б. жив и работает. По Москве собираются и пересылаются в Енисейск деньги, а также книги и оттиски статей, которые могут помочь Ю.Б. в работе и способствовать быстрейшей адаптации к новейшей физике. Период Енисейской ссылки с 1948 по 1950 гг. наполнен для Ю.Б. радостями, тревогами и надеждами. Сразу удалось получить работу преподавателя в Енисейском учительском институте и комнату с обстановкой на Рабоче-крестьянской улице. Это для переполненного ссыльными Енисейска небывалая удача! 21-го июля приехала жена Оля! Запаслись дровами на зиму. В Енисейский период, используя симметрию задачи, Ю.Б. нашел точное решение уравнений Навье-Стокса для затопленной струи с конечным потоком импульса. Это решение стало одной из реперных точек гидродинамики. В те же годы Ю.Б. стал разбираться в знаменитой работе Онсагера о дипольной решетке Изинга. Эта работа, опубликованная в 1944 г., была получена в СССР только два года спустя. Из-за математической трудности ее никто не мог понять, пока за дело не взялся Ю.Б. Он не только разобрался в специальной алгебре, построенной Онсагером, но свел ее к алгебре спиноров в многомерном евклидовом пространстве. Это позволило значительно упростить построение Онсагера. Одновременно (1949 г.) та же идея была предложена Брурией Кауфман в США. К сожалению, из-за занятости пятиоп-тикой Ю.Б. опубликовал эту прекрасную работу только в обзоре УФН 1954 г., и приоритет достался Кауфман. Товарищи, пытаясь облегчить для Румера тяготы ссылки, добились в конце 1950 г. его перевода в Новосибирск. И здесь сработало известное в наше время правило – хотели как лучше, а получилось, как всегда. Президент АН СССР СИ. Вавилов, способствовавший этому переводу, умер в январе 1951 г., не успев решить вопрос с трудоустройством Ю.Б. Получить ссыльному работу в большом городе, с множеством ВУЗов и несколькими академическими и ведомственными институтами оказалось невозможно. Два с половиной года Ю.Б. с женой и маленьким сыном существовал исключительно на средства друзей, изредка подрабатывая случайными переводами. И еще нужно было дважды в месяц продлевать вид на жительство и регулярно являться к оперуполномоченному для беседы: «Опять, Рюмер, не работаешь. Смотри, вышлю!» – «Буду стараться, гражданин начальник». В это время, как-то ночью, в дождь к Ю.Б. зашел Г.Л. Поспелов, геолог, работавший в Западно-Сибирском филиале АН, и предложил направить письмо И.В. Сталину, заранее оговорив, что письмо будет отправлено только в том случае, если ни одно слово в уже подготовленном тексте не будет изменено. По воспоминаниям Ю.Б. письмо, начиная от обращения и кончая подписью, было составлено в столь четких и выверенных выражениях, что и сама мысль улучшить что-либо, не могла возникнуть. С той поры Ю.Б. всегда считал Геннадия Львовича величайшим писателем современности. В этом не было и грана иронии, а лишь его всегдашнее восхищение любой работой, выполненной на высоком уровне – будь то письмо генсеку, работа по теоретической физике или добротно починенный водопроводный кран. Последствия не замедлили сказаться. В декабре 1952 г. Ю.Б. был вызван в Москву для участия в дискуссии по пятиоптике. Ю.Б. страстно надеялся на успех своих работ по пятиоптике. С января 1949 г. до 1953 г. ЖЭТФ опубликовал 9 работ Ю.Б. по пятиоптике, в 1959 г. – десятую, в 1956 г. выходит книга, обобщающая полученные результаты. Дискуссия в Москве показала, что физическое сообщество не признает пятиоптику первоклассной работой мирового уровня. С тех пор Ю.Б. оставил мечты о возвращении к работе в первых рядах мировой физики, которыми он жил последние 15 лет. Видимо, это стало и одной из причин его последующего отказа вернуться в Москву после реабилитации. Но даже постановление по результатам дискуссии «Рекомендовать Ю.Б. Румеру продолжить научные исследования» друзья сумели сделать не простой бюрократической отпиской типа «принять к сведению». Уже готовилось решение о развитии физики в Западно-Сибирском филиале АН в Новосибирске. Вскоре умер Сталин, начиналось «потепление», и чиновникам было сказано, что для руководства работами по физике в Новосибирске «местный кадр» Ю.Б. Румер подходит как нельзя лучше. А пока со справкой на проживание в данной местности (по сходству с порядками немецкой оккупации их называли аусвайсами) Ю.Б. возвращается в Новосибирск к своему безработному существованию. С 1956 по 1964 гг. он был директором Института радиофизики и электроники, первого института физического профиля в Новосибирске. В эти времена директорства Ю.Б. стремился поддерживать способных людей, давая им максимальную свободу, и, по возможности, не брать бездарных. Вскоре в институт пришли молодые способные экспериментаторы-радиофизики П.А. Боро-довский и Ю.В. Троицкий. Бывший начальник отдела технической физики Г.В. Кривощеков организовал Лабораторию нелинейной оптики вскоре после изобретения лазеров. Появление в институте блестящего молодого В.П. Чеботаева подняло лазерный эксперимент на совершенно новый уровень. Ю.Б., познакомившись с ним во время преддипломной практики, сразу поверил в него, предоставил полную свободу и активно поддерживал его начинания. Главным и любимым детищем Ю.Б. была собранная им теоретическая группа, впоследствии превратившаяся в теоретический отдел Института физики полупроводников СО РАН. Создание этой группы Ю.Б. рассматривал как один из своих главных научных успехов. Вообще, к числу важнейших научных результатов Ю.Б. принадлежит создание замечательной научной атмосферы вокруг себя. Нельзя считать случайным, что вокруг него собиралось много физиков, ставших впоследствии очень известными и получивших замечательные научные результаты. В московские годы – это В.Л. Гинзбург, Е.Л. Фейнберг, М.А. Марков, Л.В. Альтшулер; в Новосибирский период его жизни – В.Л. Покровский, А.З. Паташинский, A.M. Дыхне, А.П. Казанцев, Г.И. Сурдутович, А.В. Чаплик, М.В. Энтин, Б.Г. Коно-пельченко, Л.И. Магарилл, Э.М. Баскин, ... Теоргруппа занималась как прикладными радиофизическими вопросами, например, теорией антенн и волноводов, так и фундаментальными проблемами квантовой механики, статистической физики, теории твердого тела, плазмы и атомной физики. Когда на общем собрании АН Ландау убеждал собравшихся в целесообразности избрания Ю.Б., успехи молодой теоргруппы были весомым аргументом. Но поддержка многих друзей-физиков и СП. Королева не помогла, и Ю.Б. так и не был избран членом Академии. Создание Сибирского отделения АН СССР привело в Новосибирск множество талантливых ученых, но и вызвало к жизни острые «научно-политические» баталии. В такой обстановке чуждый политиканству и иногда чрезмерно доверчивый, Ю.Б. не смог долго удержаться на посту директора. Последней каплей послужил скандал, разыгравшийся вокруг B.C., известного специалиста по радиолокации. Тот получил военный заказ на сооружение огромных антенных полей. Под этот заказ были отпущены такие деньги, которые чуть ли не превышали бюджет всего Сибирского отделения. Этого М.А. Лаврентьев – председатель Президиума СО АН СССР – не мог допустить. B.C. был изгнан, Институт радиофизики был объединен с Институтом физики твердого тела. Так возник Институт физики полупроводников. Ю.Б., после короткого периода работы в Институте математики СО АН СССР, стал работать в Институте ядерной физики СО АН СССР. Но главное было в занятиях наукой и преподавании. Вспоминают, в какой восторг привела его идея Фейн-мана о том, что позитрон есть движущийся вспять по времени электрон, как он гордился результатами В.Л. Покровского и А.З. Паташинского по фазовым переходам второго рода, как радовался другим результатам сотрудников! Ю.Б. всегда интересовался математической структурой теории, и конструкции, основанные на свойствах симметрии, доставляли ему особое удовольствие. Узнав об открытии генетического кода, Ю.Б. сообразил, что в его описании существенную роль играют свойства симметрии. Работа по классификации кодонов в генетическом коде, основанная на принципах симметрии и лингвистических соображениях, получила благожелательный отзыв Ф. Крика. Она вызвала много откликов во всем мире и позволила Ю.Б. ощутить себя способным по-прежнему работать на высоком уровне. Ответы биологам и биофизикам на запросы оттисков Ю.Б. писал на страничках в косую линейку из тетради для первого класса, начиная их словами: «Благодарю Вас за интерес к моей первой работе по биологии». Эти пионерские работы Ю.Б. стали существенным элементом в современном описания генетического кода. В 60-е годы на волне интереса физического сообщества к групповой классификации элементарных частиц Ю.Б. заинтересовался возможностью использования подходов, основанных на принципах симметрии, для описания физических явлений. Вскоре начинается десятилетний период его сотрудничества с математиком А.И. Фетом. Наряду с оригинальными работами, в 1970 г. выходит их книга Теория унитарной симметрии, в 1977 г. – книга Теория групп и квантованные поля. Сходными проблемами Ю.Б. занимается и со своим учеником Б.Г. Конопельченко. Почти два десятилетия педагогическая деятельность Юрия Борисовича была связана с Новосибирским госуниверситетом. Вместе с М.С. РЫБКИНЫМ на основе курса лекций они издают учебник Лекции по термодинамике, статистической физике и кинетике (1972 г., 1977 г. и 2000 г.). В этом учебнике при изложении законов термодинамики авторы отступают от традиционного изложения аксиоматики, что позволяет студентам очень быстро подойти к решению серьезных задач. Это заложило прочный «термодинамический фундамент» у многих поколений молодых физиков. Ю.Б. любил общаться с молодежью, его рассказы и обсуждения с ним надолго запомнились многим тогдашним студентам и научным сотрудникам Новосибирского Академгородка, и не только физикам. Его гуманитарные интересы не ослабевали до конца. К нему приезжала в гости Р. Райт-Ковалева, время от времени поговорить с ним заходил известный писатель СП. Залыгин, ... Но возраст брал свое, и в 1978 г. он покидает университет. На его рабочем столе помимо физической литературы и книг по языкознанию (Ю.Б. в то время увлекали тунгусские языки) появляются книги по геронтологии и болезни Паркинсона. Стремительно ухудшающееся зрение не позволяет обращаться к книгам. Ю.Б. Румер умер 1 февраля 1985 г. И.Ф. Гинзбург, М.Ю. Михайлов (Румер), В.Л. Покровский 1 Осип Борисович (1883- 1954) – поэт-переводчик. Широко известен своими переводами Омара Хайяма, Чосера, сонетов Шекспира. Исидор Борисович (1884- ?) – филолог, философ. Прекрасно знал математику. По-видимому, первым перевел работы А.Эйнштейна по теории относительности на русский язык. В 20-е годы работал референтом Л.Д. Троцкого. В 1935 г. арестован органами НКВД. Дальнейшая судьба неизвестна. Елизавета Борисовна (1891 - 1986) – музыкальный педагог и библиограф. 2 Система гимнастических упражнений под музыку – ритмическая гимнастика (предтеча современной аэробики), разработанная швей царцем Жаком Делакрозом пользовалась огромной популярностью во всем мире. В условиях же полуголодной Советской России, при всеобщей увлеченности любыми новациями, ничто меньшее, чем институт, вероятно, вообще не рассматривалось. А институт – это преподаватели, кафедры, специально оборудованные классы и, самое главное, очень приличные продуктовые пайки. 3 К работам по ОТО он возвращался всю жизнь. Последняя была опубликована в 1977 г. 4 После тюрьмы, ссылки и реабилитации Ю.Б. 5 Жена и дети Карлуши не погибли. В конце 50-х годов он с семьей вернулся в Венгрию, был обласкан властью, стал президентом Венгерской АН. Посылал Ю.Б. письма, но доходили лишь отправляемые с редкими оказиями. Посылал официальные приглашения для участия в международных мероприятиях Венгерской АН, но каждый раз Ю.Б. получал от кадровиков издевательски вежливые отказы. Незадолго до своей смерти, получив известие об очередном отказе, означавшее, что ему уже не доведется свидеться с другом Юрой, Карлуша расплакался. Рассказы Юрия Борисовича РумераЮрий Борисович Румер (Ю.Б) был замечательным рассказчиком. Его рассказы о первых послереволюционных годах, о Геттингенской школе, об Эйнштейне, о советских физиках, о годах заключения иработы в КБ Туполева и т.д. надолго остались в памяти слушателей. К сожалению, у них не хватило понимания того, что все это должно быть записано, да, впрочем, и сам рассказчик – «старый зэк» – не очень к этому стремился, цензурируя свои рассказы в различных аудиториях и в разные времена. Тот же характер носят и немногочисленные исторические публикации Юрия Борисовича. М.П. Кемоклидзе сделала подробные записи, но – по ее словам – уничтожила их после публикации составленной на их основе книги «Квантовый возраст» (1989). Предлагаемая запись сделана в 1962 г. во время краткого пребывания Ю.Б. в Москве в доме Анны Ливановой (знавшей Ю.Б. еще в бытность студенткой физфака МГУ) после ее возвращения из командировки в новосибирский Академгородок. Она присутствовала на встрече студентов Новосибирского университета с Ю.Б., где они попросили его рассказать о самом знаменательном событии его жизни. Таким событием он счел встречу с Эйнштейном. В Москве была записана расширенная версия этого рассказа с добавлением других эпизодов. Анна Ливанова публиковала материалы этих рассказов в очерке «Академгородок в Сибири» (журнал «Знамя» № 11, № 12, 1962), в очерке «Физики о физиках», в числе которых был и рассказ Румера «Встреча с Эйнштейном» (сборник «Пути в незнаемое – писатели рассказывают о науке», издательство «Советский писатель», 1964) ив ее книге «Физики о физиках» (издательство «Молодая гвардия», серии «Эврика», 1968), где тоже была и «Встреча с Эйнштейном» Юрия Борисовича Румера. Эти публикации подвергались редакционным сокращениям, в них был использован далеко не весь записанный материал. В 1999 году благодаря настойчивости Л.В. Алътшулера и при техническом содействии его внуков старая магнитофонная пленка обрела вторую жизнь. Разумеется, эти «пластинки», как называл их Ю.Б., содержат небольшие неточности, вызванные аберрациями памяти. Тем не менее они дают живую картину жизни сообщества и обаятельный портрет рассказчика. При подготовке текста мы ограничились минимальной правкой, полагая, что эмоциональная и образная авторская речь, пусть даже с неизбежными неправильностями, лучше способна передать волнующую атмосферу тех уже отдаленных событий, чем тщательно выверенные страницы исторических исследований. Воспоминания о слышанных нами рассказах Ю.Б. помогли восстановить редкие плохо слышимые места, возникшие на стыке записей. Рассказы дополнены нашими примечаниями. И.Ф. Гинзбург, М.Ю. Михайлов (Румер) ГЕТТИНГЕНСКАЯ ШКОЛА Да, мне довелось быть в Геттингене в эпоху Sturm und Drang теоретической физики, когда рождалась современная квантовая механика, и все люди, чьи имена теперь упоминаются в этой связи, тогда были молодыми и так или иначе попадали в Геттинген. Одни там жили по многу лет, другие были стажерами и жили неделями, месяцами, по полгода. Но в общем, все люди, которые создали современную физику, как-то были связаны с геттингенским кругом. Как это случилось? Там оказался Макс Борн, который не является гениальным крупнейшим физиком нашей современности, но это как раз тот человек, который, очевидно, нутром или исторически понял, что физика переходит в новую фазу. Раньше физика создавалась в маленьких лабораториях маленьким количеством людей. Если посмотреть, сколько было создателей теоретической физики в прошлом столетии, то это – Максвелл, Лоренц, Кирхгоф, еще несколько, ну, скажем, пять человек. Они и создали теоретическую физику девятнадцатого столетия. А здесь такое бурное развитие пошло, что ее один, два, три, десять человек уже не могли продвигать. Здесь шла речь о сотне, о двухстах, о пятистах человеках и нужно было этих людей создавать. Так вот, Макс Борн создал в Геттингене организацию, я должен сказать, удивительно мощную. Он был один и у него было, скажем, 5 ассистентов. Гейзенберг был ассистентом, потом Гейзенберг стал профессором (ему дали университет поменьше). Я одно время тоже был у него ассистентом (потом). Тут все друг друга обучали. Каждому давались какие-то задания, каждый в какой-то области становился более-менее квалифицированным и каждый других обучал. Причем это было без всякого страха. Там русские люди толкались (помимо меня, Гамов), потом французы, датчане, индусы, японцы. Сказочное было количество людей. Мы особенно любили японского физика Иошио Нишину. Это был японец, который прекрасно говорил по-немецки и по-русски, и в теоретической физике был нам совершенно родня. Он был выше нас по развитию (меня, скажем), был сильнее физиком и прекрасно знал свое дело. И однажды к нам приходит Нишина и говорит печально: «Знаете, товарищи, я должен вас покинуть, я должен вернуться в Японию». – «Почему, Нишина, что случилось?» – Борн сейчас же подумал, что у Нишины нет денег. – «Нет, что Вы, мой отец один из самых богатых людей в Японии. Он выбрал мне невесту, и я должен ехать ее смотреть и на ней жениться». – «То есть как, Нишина, Вы ее знаете, она вам нравилась?» – «Нет, отец мне ее выбрал». – «Слушайте, так Вы же один из крупнейших физиков мира, так что же Вы поедете жениться на женщине, которую Вы никогда не видали?» – «А как иначе, отец же мне ее выбрал «. И Нишина уехал. И вот это тот самый Нишина, который потом, кажется, упоминается в книге Юнга 1. Дирак часто посещал Геттинген. Это был очень странный мальчик, он родился в 1902 году и к тому времени ему было 27 лет. Человек совершенно, казалось, из будущего. Потому что он говорил только утверждения. Ум его был так устроен, что если он ничего не может сказать утвердительно, он вообще не говорит, т.е. он молчаливый, а потом вещает, что так, так и так. Если ему сказать: «Я не понял того-то», он делал удивленное лицо: «Как Вам объяснить?» И опять повторяет несколько медленнее те же изречения и в том же порядке, что и раньше. Он был на вершине своей славы в тридцатом году, и ему Макс Борн говорит: «Слушайте, Дирак, вам 28 лет, сколько вы еще создадите ценного!» А он с полным убеждением вещает: «Nothing more, никогда больше ничего я не сделаю!» Мы тогда на прогулке, я помню, на Айнберге все рассмеялись, а Дирак удивленно на нас посмотрел: «Почему вы смеетесь?» Ну и мы разговор замяли. Но ведь он же действительно с тех пор ничего не сделал! Так что он абсолютно точно знал, что все, что он мог сделать, он сделал. И вот такое воспроизводство людей в Геттингене шло необычайно. Чем же это достигалось? Прежде всего, дикая академическая свобода. Никто никогда не был обязан ничего делать, если он не хочет. Поэтому – только по настроению: кто умеет рывками работать – пускай рывками работает; кто хочет зубрить – пускай зубрит; кто хочет с девочками гулять на Айнберге – пускай с девочками гуляет. И сколько раз были такие рассказы. Кто-нибудь страшно влюбляется в девушку и договаривается с ней пойти куда-нибудь. Потом видно, как через 5 часов они возвращаются в смущении, она вся в слезах. Спрашивают – почему? Выяснилось, что у него в это время явилась идея, и после этого девушка кроме эээ, эээ, эээ уже не могла ничего от него услышать. На следующий день он приходил и говорил: «Я тут вчера прошелся по Айнбергу, и знаете, что я придумал? Вот то-то и то-то». И это то, что теперь есть во всех учебниках. В это время там жил один из крупнейших математиков мира, всех времен и всех народов – Давид Гильберт. Давид Гильберт отличался тем, что его тугодумие не имело никаких границ. То есть он до того медленно и туго соображал, что его не пускали ни на одно заседание потому, что он начинал глупейшие вопросы задавать, которые совершенно срывали всякую работу. Ему говорили: «Вы сидите дома. Без Вас поймут, потом придут, объяснят». По очереди ходили объяснять. Но уж если он понимал, то понимал великолепно. С другой стороны, были другие примеры, совершенно противоположные. Есть такой Янчик (Джон) фон Ной-ман, он недавно умер, принстонский профессор. Он – сын будапештского банкира. Банкир один раз заметил, что у его сына, которому 12 лет, обнаружились математические способности. И банкир пригласил в качестве репетиторов лучших профессоров Будапештского университета, знаменитейших математиков. Так что к 17-ти годам Бог знает сколько у него знаний было. И этот человек обладал тем, что мы называли сверхпроводимостью. То есть быстрота его соображения совершенно феноменальная. Он моментально все соображал, причем во всех областях знаний: и в математической физике, и в теоретической физике, и в астрофизике, и еще какие-то вопросы. Химию он прекрасно знал. И всюду он был, как дома. Но в конце концов он не создал ничего, соответствующего его таланту. Он очень известный математик. Под конец жизни своей, до смерти, последние 5 лет, он занимался конструкцией кибернетических машин и разработал целую науку о сходстве между мозгом и машинами, имеет большие заслуги. Вот человек со сверхпроводимостью. В Геттингене тугодумы и сверхпроводники уживались прекрасно, и все друг с другом взаимодействовали. Потом в Геттинген приехал из Лейпцига Эдвард Теллер, венгерский еврей. Колоссальное на нас впечатление произвел своей интуицией, своими познаниями и – главное – абсолютной готовностью любому человеку по личному его пожеланию написать докторскую работу, причем немедленно. Он считал, что ничего плохого нет в том, чтобы написать другу работу и никому не отказывал. Он одной девушке, жене товарища, написал докторскую диссертацию. Она ее выучила, защитила, и сейчас она доктор в Америке. Он обладал удивительной способностью вокруг себя создавать учеников. Такая была изумительная обстановка. Русский физик Гамов – тоже был странный человек. Он говорил на таком ломаном немецком языке, который называли Gamov-Deutsch. Он прекрасно рисовал Mickey-Mouse штуки, был страшно остроумным и отличался диким математическим невежеством. Но он все чувствовал на пальцах. Поэтому в Геттингене его не очень признавали, считали, что ничего особенного в Гамове нет. Но когда он попал к Бору, Бор его открыл. И уже не в 30-е, а в 50-е годы Бор предлагал на Нобелевскую премию четырех физиков: Гейзенберга и Паули, создателей квантовой физики, Ландау за виртуозное владение аппаратом и Гамова за умение на пальцах все делать. И то, что Гамов все на пальцах делал, приводило Бора в восторг. А Борн ничего в нем не понял. Совершенно сходный случай произошел с Ферми. Уж тут совершенно комично. Я был тогда у Борна ассистентом, и приехал один из физиков первого класса. Во всяком случае, лучше Ландау – Ферми. Он тоже моих лет физик. Он, так сказать, партийный человек, он даже в Геттингене носил фашистскую черную рубашку и нагонял страх на итальянцев 2, которые в Германии иногда развязывали языки больше, чем нужно. И один из них – Вик – оббегал всех товарищей и говорил: «Ферми приехал. Ради бога, не говорите, что я здесь глупости говорил». Так вот этот Ферми, один из гениев, с Борном никакого контакта не имел. Борн вообще его не понимал, считал, что он вообще – «ничто». И Ферми там промотался месяца два, ни одной работы не написал. Уехал к Эренфесту в Голландию, и там черт знает что написал, сразу выйдя в гранды науки. И вот еще несколько эпизодов, характеризующих эту изумительную геттингенскую обстановку. Появился в нашем кругу, в нашем пансионе новый человек – Чандрасекар, племянник Рамана, индус, чрезвычайно негроидной природы. Он дравидического происхождения и действительно очень похож на негра. Мы с ним очень подружились и сразу увидели, что это человек высокого полета как по таланту, так и по знаниям. И этот человек стал нашим товарищем. Когда он у нас прижился, примерно через неделю приехал из Америки, из штата Юта профессор математики тамошнего университета в Солт-Лейк-Сити. Он имел такую бумагу от губернатора с печатью, где губернатор просил всех помочь, к кому обратится этот профессор. А мы хотели знать, как в американских университетах собственные функции называются, потому что в нашу эпоху они назывались в английских изданиях немецким словом Eigenfunktion. Когда мы стали задавать ему вопросы, выяснилось, что этот американский профессор даже не знает, что такое собственная функция, не говоря уже о том, как она по-английски должна называться. Вообще не знает. То есть выяснилось, что это совершенно какой-то невежественный тип. И вот мы садимся за стол, приходит Чандрасекар, здоровается, садится за стол. И вдруг этот американский профессор встает, идет к нашей хозяйке и говорит, что он с цветным не будет сидеть за столом. Тогда маленький Гайтлер берет часы, снимает и обращается к фрау Грунау с покорнейшей просьбой, что «сейчас без двенадцати двенадцать. В двенадцать этот американский профессор должен покинуть пансион. Сударыня, поспешите, иначе мы объявим пансиону бойкот, и вы разоритесь». Она начинает плакать, рассказывать, как она открыла этот пансион, и что ее муж был у бельгийцев заложником, его в поездах возили, чтобы те не взрывали. Что же вы меня разоряете, хорошую женщину. «Сударыня, – говорит, – я Вам сочувствую. Ведь минуты-то проходят. Вы же голову теряете, сейчас через восемь минут Вы его должны выгнать». И вот, действительно, без двух минут 12 профессор из Америки с чемоданчиком покинул пансион фрау Грунау. И больше мы его не видели. Как-то ко мне в пансион пришли два рабочих и сказали: «Мы знаем, что Вы из России и думаем, что Вы могли бы хорошо рассказать о том, что происходит в России, как там жизнь протекает. Мы соберемся дома, придут несколько наших товарищей, выпьем кофе, посидим и так далее. Мне почему-то это показалось привлекательным, и я пошел. Ну и рассказал, там было человек 15, посидел и пришел домой. Через два дня я получаю повестку явиться в криминальную полицию для объяснений. Я пошел к Максу Борну, говорю, что был такой вот случай. Борн теоретической физикой занимается, от практической жизни, конечно, далек. Вызывается фрау Борн. Она все выслушала и сказала: «Полностью все отрицайте, ничего не признавайте. Иначе могут выслать. А так, я Вам говорю, ничего не будет». Я прихожу в криминальную полицию. Kriminalrat меня принимает: «Садитесь, пожалуйста. Вы, собственно говоря, гость в стране. Вы приехали к Борну. У Вас Лоренцевская стипендия. Вы – ученый человек. Зачем Вы занимаетесь коммунистической пропагандой?» – «Я? Что Вы, господин Kriminalrat. За кого Вы меня принимаете?» – «То есть как же? Вы же были там?» – «Ничего подобного. Это клевета на честного человека. Это же Геттинген. Как можно так клеветать. Вы меня возмущаете. Неужели Вы думаете, я имею время шататься» и так далее. «Нет, послушайте, нам же доподлинно известно»... Одним словом, разговор был мягкий, так как он ничего не мог мне сделать. Избить? Не принято было. Минут через двадцать такого разговора, где я начисто все отрицал и говорил, что меня оклеветали, не за того приняли, он сказал: «Ну что же, я думаю, что надо извиниться и закончить протокол тем, что это ошибка». Он мне пожал руку, и я ему пожал руку. Прихожу к Борну и говорю, что все закончилось благополучно, а фрау Борн сказала: «Ну я же вам сказала!» ВСТРЕЧИ С ЭЙНШТЕЙНОМ И РАБОТЫ НА ПЯТНОМ ТИКЕ В Геттингене я написал свою первую работу, посвященную пятимерному обобщению теории относительности 3. Так как это был двадцать девятый год, а не пятидесятый, то это была необычайно модная тема, поскольку много народу занималось этим. В том числе и сам Эйнштейн. Я доложил эту работу в Математическом обществе. Она была напечатана в «Известиях» Геттингенской академии наук, доложена там Максом Борном. Макс Борн сказал: «Я думаю, что Вы – состоявшийся человек. Конечно, будут трудности с Вашим посольством и с Вашим государством. Но я думаю, что если я моего друга Альберта Эйнштейна попрошу съездить в посольство и поговорить с послом, то можно будет добиться того, что Вы сможете у меня работать». И он послал эту работу Эйнштейну. С письмом. Письмо тогда он мне не показал. Но когда я уже много лет был его ассистентом, у меня появилась возможность заглядывать в «секретные» папки с письмами, которые нам обычно не показывали. Там было написано: «Я тебе посылаю работу одного молодого русского, который мне очень напоминает тебя в молодости. У него примерно такие же черты лица и, главное, поразительно похожие волосы. Так что мы его иначе как Einstein-Locke не называем. Мне кажется, что для него следует что-нибудь сделать. Во всяком случае, я тебя заклинаю именем старой дружбы, всю тяжесть своего имени использовать для того, чтобы он мог у меня остаться. Для этого тебе придется поехать в Советское посольство. Ты мне, конечно, напишешь об этом». Борн сказал мне, что такое письмо отослано, и, естественно, я стал ждать ответа. Ответ пришел довольно быстро. Максу Борну одно письмо, мне – другое. Борну он написал: «Дорогой Макс, ты просишь от меня почти что невозможного. Я не считаю возможным поехать в Советское посольство просить о человеке, которого я не видал. К тому же его работа меня, по совести говоря, не интересует и не кажется уникальной. Привет тебе от твоего друга, Альберта Эйнштейна». А мне письмо было такого содержания: «Дорогой господин коллега. Я получил Ваш оттиск и должен по совести сказать, что мне работа совершенно не нравится и я не считаю, что она бьет в цель. Мне не нравится то-то и то-то (там шли математические какие-то вещи), – мне не нравится также то-то и то-то». И я прихожу к Борну и говорю: «Я получил письмо». Он говорит: «Я тоже получил письмо. Покажите, что Вы получили, я могу Вам показать, что я получил». Значит, номер не прошел. Все так осталось, и я никаких контактов с Эйнштейном долго не имел. Однажды в Берлин приехал Павел Сигизмундович Эренфест. Эренфест в те годы в бурно развивающейся теоретической физике играл примерно ту же роль, какую в русской литературе играл Белинский. Он был величайший критик физической теории. Если Эренфест чем-либо заинтересовывался и ставил свой штамп, то это читалось. Если Эренфест не интересовался, то говорилось: «Ну, Эренфест сказал, что это не стоит и читать». И это было железно. И вот Эренфест, который одинаково живо воспринимал и новую рождающуюся квантовую физику, и заканчивающуюся, умирающую классическую физику, мог совершенно свободно говорить и с Бором, и с Борном, и со Шрёдингером, и с Дираком, и с Эйнштейном на их собственном языке. Но зато он сам мало сделал, имея такой талант. Он творчески не был одарен, но критической мыслью был одарен необычайно. Эйнштейн, который с ним очень дружил, стал как-то с ним разговаривать, о том, что вообще слышно в теоретической физике. Эренфест рассказывает: «Такие-то работы появились, такие-то. Между прочим, есть и такая работа. Если хочешь, я тебе расскажу». Он стал ему рассказывать. Эйнштейн говорит: «Это действительно интересно. Кто этот человек?» – «А это человек из России, он у Борна сейчас...». – «Почему же мне ничего не сообщили?» – «Как же не сообщили, когда Макс Борн тебе специально письмо написал, оттиск прислал, и я знаю, что он тебя очень просил что-нибудь сделать». – «Ну, милый мой, – говорит Эйнштейн, – неужели ты думаешь, что я читаю чужие работы. А теперь я более-менее знаю что, одним словом, пришли мне человека». Эренфест немедленно послал телеграмму Максу Борну для меня: «Эйнштейн ожидает Вас в среду в Берлине на Aberlandstrasse, 5. Эренфест». Через несколько часов мне принесли еще почтовый перевод от Эренфеста на 200 гульденов. Он написал: «Мне кажется, что русские люди в Геттингене могут испытывать затруднение с поездкой в Берлин из-за отсутствия денег. На всякий случай здесь 200 гульденов». И я поехал в Берлин. В назначенный срок я поднимаюсь к обычному доходному дому. Там маленькая дощечка: «Профессор А. Эйнштейн». Звоню, говорю прислуге, что получил от Эренфеста телеграмму к такому-то дню, в такой-то час прибыть. Меня просят пройти в гостиную. Я вхожу и поражаюсь структуре этой гостиной. Огромный портрет Теодора Герцля, основателя сионизма. Страшно поразившая меня мелкобуржуазная обстановка, довольно безвкусная. Стоят две огромные копилки, в которые все посетители Эйнштейна обязаны в зависимости от состояния что-нибудь опустить. Вскоре заходит фрау Эйнштейн и говорит, что профессор сейчас выйдет. И вот, в ее присутствии, входит человек. Он был в морской фуфайке, так как только что вернулся с прогулки на яхте. Меня поразили в нем удивительно грубые, мясистые черты лица. Высокий лоб, губы и нос такой, очень много мяса содержащий. Он протянул руку и сказал: «Эйнштейн». Я с некоторой дрожью ответил: «Guten tag, Herr Professor», и после этого дрожь пропала, потому что Эйнштейн стал для меня обычным рядовым профессором, с которыми я уже имел дело. Он сказал, что Эренфест ожидает наверху, и повел меня на чердак. Дело в том, что Эйнштейн у себя в квартире работать не мог по причине того, что потолок в ней по его вкусу был слишком высок. На чердаке у него была сделана специальная каморка. Эренфест был там и сказал: «Давайте разбираться в Вашей работе». А потом началось то, что они называли Advocatus Diabolis – адвокат дьявола. Они выискивали возражения, считая, что я отвечу. Если я не мог ответить (а вопросы задавали, конечно, трудные), они сами искали ответы. Потом они друг с другом начинали спорить, и так они пытались пробиться в этом направлении. Это было довольно долго (около двух часов) и довольно мучительно. Дело происходило так: Эренфест, закрыв рукой глаза, лежал на спине на кушетке, которая там стояла, и вопрошал как оракул: «А что вы думаете по такому поводу?» А Эйнштейн ходил довольно нервно по комнате, иногда останавливался и руками в задумчивости водил по потолку или опирал лоб о косяк двери и застывал в таком виде. Ему только что запретили курить, он очень страдал от этого и все время сосал пустую трубку. Потом был телефонный звонок, и Эйнштейн сказал: «Сейчас будет у нас перерыв». Зашел какой-то человек с длинной седой бородой. Эйнштейн стал с ним разговаривать и выяснилось, что это – скрипичный мастер, который чинит его скрипку. Начался какой-то совершенно феноменальный разговор о скрипке. Один говорил, что деку так нужно делать, а другой – этак. Очень много разговоров было, и это дало мне минут пятнадцать отдыха. Потом Эйнштейн сказал: «Ах, вы не знаете, сколько этот человек у меня времени отнимает. Но свое дело он знает, как Бог». А потом был уже более легкий разговор. Затем ему позвонили, и он сказал: «Пойдемте вниз». Эренфест как друг, был там у себя дома, а меня посадили опять в эту гостиную. Пришла фрау Эйнштейн и сказала: «Я Вас хотела пригласить к обеду». Я ответил: «Спасибо, буду очень рад». Потом я сижу с ней, она со мной разговаривает, спрашивает о геттингенских знакомых. Потом она спрашивает, понимаю ли я что-нибудь в стихах. Говорю: «Не знаю. Может быть, понимаю». – «Я хочу Вам показать стихи». И она показывает какие-то немецкие стихи в стиле Стефана Георга, которые ничего ни уму, ни сердцу нашему не говорят, типа плохого Брюсова, по-немецки. – «Это моей дочери стихи». Я держу стихи в руках, приходит Эренфест: «Она Вам уже дала стихи читать? Бросьте стихи! Стихи заведомо плохие и нечего интересоваться ими. И вообще, что вы тут торчите?» Я говорю, что торчу здесь потому, что фрау профессор пригласила меня к обеду. «Не надо, – говорит, – отказывайтесь. Сейчас мы будем с ним говорить за столом о Вас и решать кое-что. Вы будете мешать». Я говорю: «Фрау профессор, спасибо, честь я имел, а обедать иду в другое место», но она возразила: «Нет-нет, оставайтесь! Они потом, после десерта, пойдут в бильярдную и там будут о Вас говорить». Разговор за столом иногда был общим, но иногда они начинали необычайно горячо обсуждать какие-то проблемы электромагнитного поля. Эренфест говорил: «Ну, Альберт, ты ведь понимаешь, электромагнитное поле...», а Эйнштейн его перебивал: «Ну, Paul, ну что ты понимаешь в электромагнитном поле!» После этого мне было сказано, что о результатах я смогу узнать на коллоквиуме в Берлинском университете через два дня. Когда я хотел уходить, Павел Сигизмундович мне говорит: «Тут Яков Ильич Френкель приезжал, так вот он с женой был, и ему жена не давала работать. Она все интересовалась заграницей, а не его работой. Вы тоже здесь с женой, поэтому я по некоторым причинам желаю, чтобы Ваша жена мне представилась. Мне нужно, чтобы это было сделано». Я говорю: «Профессор, это легко сделать». – «Я Вам не профессор, и Вы мне отвечайте по-русски. Я Павел Сигизмундович, так меня и зовите. Так вот, Вы должны ее привести». Я: «Павел Сигизмундович, я ей сейчас позвоню по телефону, и она сюда придет». На это он говорит: «Вы с ума сошли?! Чтоб она к Эйнштейну пришла, а потом всем своим подружкам судачила, что была у Эйнштейна? Нет, в метро пускай ждет! Вот там, в том метро. Это мы к ней спустимся». Ну и мы поперлись с ним к метро, там моя жена Мила была, и он говорит: «Давайте знакомиться, я – Эренфест. Вы, вероятно, слыхали?» Она говорит: «Слыхала», – «Ну и что Вы слыхали?» – «Говорят, что Вы большой чудак, вообще про вас анекдотов я много знаю». – «Это я Вам верю. Пойдемте в кафе, будем пить кофе гляссе». Мы пришли, сели, он на меня так смотрит и говорит: «У меня карточки есть моих детей. Кроме Тани, которую вы знаете по Геттингену, у меня еще Галенька есть и Павлик. Я хочу показать Вам карточки: что Вы скажете про моих детей?» Потом Эренфест говорит: «Ну ладно, хорошо, идите, дети мои, а Вы придете ко мне на коллоквиум в Берлинский университет». Через два дня я к нему явился на коллоквиум и просто не узнал его. Он абсолютно ко мне никакого интереса не проявил, он сказал: «И что Вы пришли?» Я ответил: «Вы сказали прийти, я и пришел.» – «Ну что же. Вот Вы поедете в Геттинген, и там скажите Тане, что когда я вернусь из Ленинграда, я заеду в Геттинген. Прощайте. Мне сегодня очень некогда». Я приехал в Геттинген, решительно ничего не понимая. Рассказываю подробности Борну: «Вот, говорю, Эренфест жену мою хотел видеть». Он отвечает: «Посмотрим, что будет, подождем». И через несколько дней пришло письмо из Лейдена, подписанное Эренфе-стом и Эйнштейном, кураторами фонда Лоренца, с извещением о том, что я на два с половиной года прикомандировываюсь к профессору Борну. Потом я как-то ехал в Ригу, и по дороге написал Эйнштейну, что хотел бы другую работу показать. Я приехал, он меня встретил в гостиной, наверх меня уже не повели. Я показал работу уже по квантовой теории валентности. Он сказал мне: «Эта работа – рядовая работа. Там идея была, здесь идеи нет. И я не пойму – что Вы от меня хотите. Это меня не интересует». Короче, вторая встреча с Эйнштейном не была удачной, и больше, товарищи, я его никогда в жизни не видел. * * * Эйнштейн был в апогее своей славы примерно к двадцать пятому году. У него было исключительно счастливое научное творчество. Решительно во всем, за что он брался, он делал гигантские открытия, и по результативности он, вероятно, является одним из первых физиков в мире. И все его творчество протекало в период времени с девятьсот пятого года по двадцать пятый год. А с двадцать пятого года пошли огромные трудности. Дело в том, что одним из величайших достижений Эйнштейна было создание современной теории тяготения, он первый дал ответ, что такое тяготение. И эта теория тяготения Эйнштейна есть величайшее творение. Эйнштейн всегда говорил: «Я совершенно не понимаю, почему меня превозносят как создателя специальной теории относительности. Не будь меня, через год Пуанкаре бы это сделал, через два года Минковский бы это сделал. В конце концов Лоренц сделал больше, чем половину, в этом деле. Мои заслуги здесь невелики. Что же касается теории тяготения, то я почти уверен, что если бы не я, то и до сих пор ее никто бы не открыл». И вот к двадцать пятому году перед Эйнштейном во всю ширь встал вопрос о том, чтобы объединить электромагнитное поле и поле тяготения в единое поле. Это проблема единой теории поля, которой он начал заниматься с двадцать пятого года. И бросил заниматься в год своей смерти, в пятьдесят пятом году. На это он убил последние тридцать лет жизни. Это была величайшая трагедия его творчества. Потому что ну ничего не шло. Он писал работы. Это были эйнштейновские работы и в первые пять лет их читали. С тридцатого по сороковой год давали ассистентам посмотреть и попытаться рассказать. Последние 10 лет их никто не читал. Это просто крушение научного мышления. Кажется, что природа его так щедро наградила именно потому, что он до двадцать пятого года все мог делать, а потом застрял на этой проблеме. Моя работа была одной из работ в области единой теории поля. Как раз в это время бурно развивалась квантовая механика. В Геттингене были и Гейзенберг, и Дирак, и Шрёдингер. Создавалась современная квантовая механика. А проблема единой теории поля как ее сейчас не желают слушать, так ее и тогда не желали слушать. А Эйнштейн болел ею всю жизнь. Поэтому, когда появилась моя работа, Эйнштейн ужасно хотел ухватиться за нее. Это вот такая проблема, она и по сей день не дается. Имеется мнение, что без существенно новых идей эта проблема не разрешима. А Эйнштейн считал, что новых идей здесь не нужно. Почему он так думал? Потому что Эйнштейн, являясь величайшим революционером в науке, в своем историческом значении является эпигоном. Эйнштейн блестяще закончил классическую физику, которая началась с Ньютона, продолжалась Максвеллом и кончилась Эйнштейном. Несмотря на то, что он ввел теорию квантов в оптику, создал квантовую теорию света, несмотря на то, что последние его работы были посвящены статистике Бозе-Эйнштейна – квантовой статистике, Эйнштейн всегда к квантам относился чрезвычайно настороженно и враждебно. Всегда у него было мнение, что это что-то случайное, поверхностно захваченное, а истинное решение квантовой проблемы – совершенно на другом пути. И в этом отношении он был абсолютно одинок. * * * С тех пор я этой проблемой долго не занимался, и занялся вновь уже когда был в заключении. У меня вдруг стали рождаться новые идеи 4. За три-четыре года до выхода из заключения я подготовил публикации, и моя жена Оля, когда меня повезли по этапу в Енисейск, сама – вольной птицей – привезла их Ландау. Можете представить, какое возмущение высказал Ландау по поводу этих работ. Он сказал: «Бедный Румочка с ума сошел, ну что же ему делать, конечно» и так далее. Но все-таки они решили (не только Ландау, но и Скобельцын, и Вавилов), принимая во внимание мою выдержку, – публиковать. Нужно сказать, что потом я книгу выпустил и даже имел некоторые благожелательные отклики от крупных людей, но все-таки это не пошло, как не пошло у Эйнштейна. Трудность заключается еще и в том, что у меня имеется претензия, что я нашел новый путь там, где его тщетно искал Эйнштейн. И эта претензия уже все портит, это уже страшно претенциозно. Несмотря на то, что некоторые люди думают, что я в этом отношении действительно что-то нашел лет 5 тому назад, я себе поставил за правило больше ничего по этому вопросу не публиковать. Но я это правило нарушил. В моей монографии получается, что у электрона спин должен быть в три раза больше, чем это следует из опыта – явная неувязка. Мне мои товарищи, вот и Витя Гинзбург, советовали и даже подсказали, как уничтожить эту неувязку, потому что иначе неудобно монографию выпускать. Но я все-таки выдержал, сказал, что нет – раз так получается, надо так и писать. В 1956 г. мне представили находившегося в Москве Дайсона, крупного американского теоретика. Он, видимо, заинтересовался моими работами, он реферировал их в специальном журнале, посвященном теоретической физике. У меня девять сообщений было: его реферат первого сообщения составляет 5 строк, второго сообщения – 10 строк, пятого сообщения – уже 20 строк, а потом опять снижение. Он – совсем молодой человек. Он мне так пожал руку: «Ах, вот вы какой! Я очень интересовался Вами, но не выходит, и wieder nichts». Я говорю: « Знаете, вот я сейчас ищу решение трудности со спином». Но так как я с ним говорил по-английски (а я плохо знаю английский), а он со мной – по-русски (а Дайсон плохо владеет русским), то разговор свелся к тому, что если что-нибудь получится, то он узнает, будет следить. И вот в пятьдесят восьмом году у меня появился необычайно талантливый ученик – Валерий Покровский. Появился слушатель, который понимал все не хуже меня, и тогда мне удалось все привести в порядок. Нарушив свое правило, я в пятьдесят восьмом опубликовал дополнительное десятое сообщение, все разъясняющее, и «wieder nichts». Больше я данного зарока не нарушаю. Ю.Б. Румер 1 Имеется в виду книга Р. Юнга Ярче тысячи солнц (М.: Изд-во литературы в области атомной науки и техники, 1960). И. Нишина был первым ученым, посетившим Хиросиму после атомной бомбардировки в 1945 году. 2 Но, конечно, это потом стало совсем не так. 3 Работа была выполнена совершенно самостоятельно, и в Геттингене получила только окончательную отделку. 4 Предлагалось считать наше пространство пятимерным с дополнительной пятой координатой, меняющейся в конечных пределах (циклической). Подобные идеи выдвигались также ранее Т. Kaluza, О. Klein и В.А. Фоком и активно развиваются ныне. Авторы некоторых современных работ находят необходимым ссылаться и на работы Ю.Б. Румера. Источник: «Успехи физических наук» |
В 1939 г. в моторном КБ в Тушино совместно со Б.С. Стечкиным Ю.Б. решил задачу об антивибраторе изгибных колебаний и задачу о вынужденных колебаниях разветвленных систем коленчатых валов, возникшую в процессе проектирования А.Д. Чаромским авиационного дизеля. Используя методы аналитической механики, Ю.Б. заметил, что учет симметрии задачи резко упрощает возникающие системы уравнений. Б.С. Стечкин, ученик Н.Е. Жуковского, привыкший в подобных случаях расписывать громоздкие системы уравнений для сил и их моментов, был буквально очарован новым для него подходом. Ясно, что публикация с изложением этих подходов и полученных результатов была бы очень полезна для последующих исследователей, но технические отчеты, помеченные номерными штампиками – факсимиле авторов, утонули в бездонных архивах 4-го Спецотдела НКВД.
В одной из работ этого цикла Ю.Б. предложил вводить спиноры в схему ОТО с помощью свободно вращающихся реперов в каждой точке кривого пространства-времени, что теперь формулируется на языке расслоенных пространств. Открывающиеся возможности увлекли Ю.Б., и 15 лет он ежедневно несколько часов занимался этой теорией, что помогало ему переносить удары арестантской судьбы. Ю.Б. не удалось вывести из теории новых экспериментально проверяемых следствий. Поэтому многие видные физики сочли тогда, что это – остроумная конструкция, допустимая как добротная теоретическая фантазия, но не имеющая отношения к реальности, и дело ограничилось десятком публикаций Ю.Б. после выхода из заключения.
